АУДИО
ВИДЕО
Евгений Сабуров
АУДИОЗАПИСИ СТИХОТВОРЕНИЙ
читает автор
Оглавление
«Я пьян значеньем злого слова…»
«Мне так чужда ограда слов и дел…»
«Смешение различных состояний…»
«Вот так при запертых дверях…»
«Вот показались вдруг на горке…»
«Пусть там мы встретимся где небо белой грудью…»
«Нет в этот ад я не пойду. не трогай…»
«Комками розовыми воздух нашпигован…»
«Нет покоя. Не встретившись, мы, возможно, спокойно…»
«Ты счастлива, как я несчастлив…»
«Август смурной завалился в сосновую тишь…»
«— Как мы с тобой не встретились? Куда…»
«Сказали, что последний день…»
«С тех пор, как мир расстался с ней…»
«Могу ли я рассчитывать не на любовь — на танцы?..»
«Еле-еле поддерживать в себе жизнь…»
«...и я хочу вернуться в мир любимый…»
«Давайте разберем христьянскую мораль…»
«В восемнадцатом веке? В восемнадцатом веке…»
«Кто рядом с миром? Никого поблизости…»
«— И губы мои коснулись твоих рук…»
«Где был убит твой сосланный слуга…»
«Когда же я приволоклась на плаху…»
«Всем надобно остаться молодыми…»
«Начиная со вторника жизнь обретает черты…»
«Запутанные переходы из слова в слово, из обид в обиды…»
«Цветочек хоть бы кто-нибудь принес…»
«Мировая интеллектуальная муть…»
«На нас напали. Мы оборонялись…»
«Я не понимаю. Может быть, потом…»
«Женщина тело свое несет. Прекрасное тело проносит…»
«Что для русской поэзии томик Парни?..»
«Поэты вдруг дают километраж…»
«Веселится за мысом в прозрачной зеленой воде женщина…»
«До надоедливости полн блохастый город мной…»
«Они вторглись в наши города…»
«Когда на крови замешали овес…»
«Бунтуется мальчик отнюдь не по пьяни…»
«Видна не сразу степень одичанья…»
«Мне так чужда опасливая склонность…»
«Уменье видеть, слышать и молчать…»
«Здесь постоянный дождь. Я вижу из окна…»
«Непроясненная небрежность письма…»
«— Я так же прихотлив, как и моя судьба…»
«1. Рой маленьких прелестных барышень…»
«Любимая! — твердила мне вдогонку…»
«Думать в общем, ясно, нельзя…»
«Старику позволительно тихо ладошку засунуть»
«Сопливая юность несется уроком »
+
* * *
Я пьян значеньем злого слова
и синей тряпкой на стене
гнилой и терпкою любовью
на травах в вязкой тишине
всё синеглазые извивы
уводят сердце вечера
в ночь кислую в траву и вина
в деревья сверху до утра
застыли будочки кустов
стволы в зеленое обуты
как будто
приклеенный повис листок
На перерезанные плугом
на комья на беду
упала капелька испуга
сородного стыду
и стала мерно растекаться
и глину краской напоя
осталась бабушкиной сказкой
поляна тусклая
все делается – а! – стеная
кури и трогайся умом
у каждого воспоминаний
снежный ком.
(1967-1968) Стихи. - М.: [самиздат], 1973
01.
* * *
Я уловил незримое звено
звено привязанности звездной и земной
лучами высвечено небо надо мной
ночное в стеклышки разбитое окно
То дно небес и от него вниз
невидимыми лучниками пущены
булавочки лучей бездумно и заученно
впиваются между ресниц
и созревают яблоки в глазницах
для новых жатв
и вся земля нанизана на спицы
лучей, что движутся дрожа
твой звездный бег неотвратим
не растворится над тобою звездный дым.
(1967-1968) Стихи. - М.: [самиздат], 1973
02.
* * *
Мне так чужда ограда слов и дел
и сокровение бормоты
растворены случайным оборотом
ключа, звучащие ворота
рта. Я сдвинуть их не захотел
и губы мои тянутся к жилью
и я люблю любого
и даже их растерянного бога
молчащего люблю
по небу пролетают бело-бело
какие-то любови и дела
дела любви. И вовсе нет мне дела
что это ты летела и звенела
и после росами легла.
(1967-1968) Стихи. - М.: [самиздат], 1973
03.
* * *
Смешение различных состояний
колеблемая ветром слова полоса
из ожиданий
сплетенная коса
баячат проволки на жести
пронзительно и жестко
и дребезжанье носит вести
а воздух - вести мостик.
О бурое железо крыши
все загорело ржавчиной оконце
коробки окон дышат
солнцем
и пыль на чердаке меж балок
мешается в лучах из окон
и нестерпимо пахнет паленым
моя чердачная эпоха
десятилетия колонн
застыли у веков горкома
зовя мой мир - мой миг оконный
к колоннам прянуть на поклон.
Ты мрешь в разноязычьи лада
/дождинки в лужах - бульк буйков/
пожар зеленых языков
горисполкомовской ограды
Все только смена рук и камня
полоски вести
клей ожиданья в телеграммы
сколачивай свой дом из жести…
Лепи последнее значенье
все жилка - красное словцо
в чернилах синих излученье
излучины – твое лицо
в уключинах любовь и лето
а в скрипе крыш уключин дребезг
все изученье без ответа
ни зги – и шелест.
(1967-1968) Стихи. - М.: [самиздат], 1973
04.
* * *
Вот так при запертых дверях
соединять возможное с возможным
чтоб в угол сваливался прах
уже не нужной кожи
и ты б летел, охолодав
в разверстые проемы
и под тобой цвела б вода
на ржавых водоемах
как рыжие глазные пятна
меж камышей ресниц
ты камышовой трубочкой приснись
в моих губах свистящей о невнятном.
(1968-1969) Стихи. - М.: [самиздат], 1973
05.
* * *
1. Вот показались вдруг на горке
всё человечии фигурки
и глядя вниз глазами горькими
пистон души стреляет в гурий
Где там внизу лежит в провале
какой-то памятник из лилий
деревья ветви оборвали
и росы слезные пролили
но я отчаянный не вызнал
намеков целую гряду
и посреди любви и жизни
к тебе привязанный иду
и имя заключив твое
и притиснутые гор колени
намеком рву небытиё
в ущелье, пятясь по ступеням.
2. Пистон души стреляет в гурий
и я твержу тебя, тебя
меж тем как хмури чрез лазури
перебираются скорбя
и как промеж себя играют,
остановясь, перемигнув,
в кристалле тела луч согнув,
ветрами купность продвигают
среди сгущений и пустот
душа моя отделена и дышит
и обаяет душу то, что выше
и гроз весенних и разреженных высот.
(1969-1970) Стихи. - М.: [самиздат], 1973
06.
* * *
1. Пусть там мы встретимся где небо белой грудью
на горах льет тумана молоко
где сердцу дышится легко
где влажной нежностью опутаные люди
так не спешат, как будто им не вечность
а шаг и шаг и два и - бесконечность.
2. Я на груди у Бога. Море дышит
а губы воздухом пронзенны, солоны
и море-демиург в сердцах у смертных пишет
что в небо и в тебя мы смертно влюблены
и смущены мы были в одночасье
как будто трепетное близилось к нам счастье.
3. Погибельных своих достоинств
павлинье смятое перо
несу за стойку за бюро
как будто гном благопристойный
а тут и пальцев пять и столько же догадок
движений чувств и как назвать их надо
4. Все тянется все очаровано крылато
все вносит в даль и вот зачем их пять
и я опять не знаю как назвать
все чем мы здесь безудержно богаты
что в наших душах превратилось в шаг
что в горний шум окутала душа
5. Укутаны среди людских угодий
мы в нашем сердце так безудержно крылаты
какою силой стали мы богаты
в какой ладони дышат наши годы
кто нам ответит в этой влажной смуте
и ведом ли ответ какой-нибудь минуте.
(1969-1970) Стихи. - М.: [самиздат], 1973
07.
* * *
Нет в этот ад я не пойду. не трогай
мой локоть. не зови
играй в дуду мне дальнюю дорогу
коловращение любви
я возвращаюсь в материнскую утробу
в ту маяту рождения на свет
когда как странник на озерных тропах
я сам себе еще казался тропом
немыслимых возможных бед
куда как пешеход желанный
стремится мечется струится
и вот его уже сопровождают птицы
и мучимые гоном лани.
(1968-1969) Стихи. - М.: [самиздат], 1973
08.
* * *
Комками розовыми воздух нашпигован
сглотнешь простор - и кажется, что мышь
мы одиноки. Что ты все молчишь?
Да я кричу - попробуй-ка услышь другого
Забавнейший какой простор
рассеянная в поле перебранка
затеянная кем-то спозаранку
да масляно чирикнувший затвор
(1970-1972) Стихи. - М.: [самиздат], 1973
09.
* * *
17. Нет покоя. Не встретившись, мы, возможно,
спокойно
выглядим, как на нас ни смотри.
Согласись, что достойно
мы идем, как положено, в Рим.
Наша грудь напрягается там, где и положено
напрягаться груди.
Где положено, шепчется «Боже мой»,
так же знаем, где погодить.
Вот оно такое ткачество одиночества,
Вот оно такое и есть, как ни кинь.
Вздумал идти в магазин, а на тебя пророчество,
пророчество, что пойдешь в магазин.
И листает жизнь тебя, как кусок бумаги,
склеившейся. Расторгая лоскутья,
она старается, чтобы была зелень и были маки
и чтобы не было сути.
А вот покой – это чтоб не было ни маков, ни зелени,
чтобы все цвело в серой жемчужной гармонии
чтобы все было порезано очень меленько
и сдобрено прожаренной морковью
с луком. О, как мне придумать суметь,
как мне тоскливых глазниц пустоту
вдруг убедить, что занятие смерть
тоже имеет свою красоту.
В поисках Африки. Третья поэма // В сторону Африки, 2009
1.
* * *
Пусть для каждой пары слов
существует сеть приличий,
то есть некое количество
ненавьюченных ослов.
Вскидывая свой багаж
на какую-либо спину,
мы означили картину —
это наш, а тот не наш.
А теперь посмотрим, как же
двинулись вперед ослы —
им переставлять мослы.
Может ли быть что-то гаже?
Мы не можем управлять,
мы не можем сдвинуть морду
вправо-влево тем, кто гордо
шествует, ебена мать.
Выбор сделан там, где сделан.
И тогда, когда он сделан.
И осуществляем телом
и не нашим, грешным делом.
Мы ругаемся: ослиным
телом он осуществляем.
Пользы-то, что мы вот лаем
по бокам дороги длинной.
Выбор милый и прелестный
сделан нами, не соседом,
ну, а то, что вбок уедут
наши ослики болезные,
это что, не ясно было?
Разве с самого начала
ничего не предвещало
то, что будет так постыло
жить, осознавая, что
ты на этого навьючил
груз, который он в вонючей
жиже обернул мечтой?
А ведь было всё путем,
никакой мечты и близко —
домик, гречка и сосиска.
Только кто же был ослом?
В сторону Африки, 2009
2.
* * *
Молочным запахом природа
преобразила силы зла.
Страданье подняло народы,
а глупость в битву повела,
когда глядел из-под стола
я — первенец свободы.
Войдя, не постучавшись в битву,
один народ другой народ
поставил быстро на молитву,
воодрузив складной киот.
Стащив из горла война бритву,
я бедствовал стола из-под.
Гремел зеленый лес закатом,
порфирой доблести серели,
когда, опущен и обкатан
под звуки боевой свирели,
солдат затрахался с солдатом.
Я бритву щупал еле-еле.
Вставай же, солнышко, вставай,
из-под стола вставай в природу!
Какой обширный каравай
вознесся на крови народа —
кровать свободы.
В сторону Африки, 2009
3.
* * *
Ты счастлива, как я несчастлив,
ты ласкова, как я неласков,
ты сказочка, как я обструган,
и нежные полощешь руки
в моих клешнях,
когда, ославлен,
я дергаю за сиськи правду
и, мужествуя как кузнечик,
я дергаю за сиськи вечность
а ты крылата, как ворона
искаркавшись и изумленно
искакавшись на ветровое
стекло автомобиля злое,
взмывающая невысоко,
по сути даже вовсе около —
ты предпосылка для дразнилки,
для очень даже полюбилки,
которая проходит плавно
меж витязей, счастливо вытянувшись
и, нервничая вдруг затравленно,
мы понимаем, что правительств
неправда разоблачена,
когда ты, разоблачена,
проходишь, запечатлена.
В сторону Африки, 2009
4.
* * *
Август смурной завалился в сосновую тишь.
Елки да палки предчувствуют вновь одиночество.
В други корням набивается злобная мышь.
Что ты молчишь, отечество-отчество?
Шепоты потные, плотные запахи роз
поздние перед ночными морозами,
ставок нежданный пугающий рост,
тоже чреватый мороза угрозами.
Что же молчишь, наша мать-перемать?
Не говоришь, надо ль вступать в ВТО?
Или в какое говно нам вступать?
В это ли, в то? Или в это и в то?
Август смурной. На вопросе вопрос.
Ворс на земле. Взволновались медведи.
Мальчики, исчезновенье стрекоз
нам говорит о внимании к меди.
В сторону Африки, 2009
5.
* * *
— Как мы с тобой не встретились? Куда
ушла любовь? И как надолго? —
нам говорил тот, кто считал года
и складывал, и прогибалась полка.
Но мы не сознавали, что года идут.
Мы наблюдали бег как состязанье.
И вырвался вперед один продукт —
рыданья и лобзанья.
Мы не встречались. И куда тебя
так занесло, что нет тебя и нет?
Тот, кто считал года, других слепя,
сам полагал, что он и есть-то свет.
Куда ж ты делась? Где ж ты? Почему
ты растворилась и, вернувшись, растворилась?
Тот, кто считал года, он думал, потому
он не умрет, а он убился.
В сторону Африки, 2009
6.
***
Сказали, что последний день
хорошая погода,
а завтра вот пойдут дожди
и ты уже тепла не жди
до следующего года.
Сказали, что последний день
когда безумье тихо,
старухи чуют ломоту,
не спится рыжему коту,
соседи жгут шутихи.
Сказали, что последний день,
а я ещё не плакал.
Листва берез напряжена,
назавтра опадет она –
уже готова плаха.
Сказали, что последний день
на то и послан Богом,
чтоб показать нам как Он добр,
что ублаженье наших морд
Он почитает долгом.
Сказали, что последний день,
а вот ведь обманули:
ещё неделю жил камыш,
в траве попискивала мышь,
пока мы не остыли.
(2004-2005гг.)
7.
* * *
С тех пор, как мир расстался с ней,
ты жаждала любви, но понимала,
одной утраты, безусловно, мало,
чтоб напоить твои шесть тысяч дней.
Со свойственным немногим одиночеством
ты не считала, что утрата столь важна,
и вдруг сама себе представилась смешна
и осознала, что живешь пророчеством.
Ты обманулась, а потом проснулась.
Посетовала. Снова стала жить.
Мы ласковы. Ничто не сокрушит
забитого на завтра поцелуя.
В сторону Африки, 2009
8.
* * *
Могу ли я рассчитывать не на любовь — на танцы?
Могу ли я испытывать глубокий ужас сна?
Могу ли я почитывать, как пьяного ирландца
застигла утомительная сплошная белизна?
Мне говорят: круженье чревато разрушеньем,
а кислородный голод — вам не хухры-мухры,
неверное леченье закончится плачевно —
миры и приключенья, все это до поры.
Нет сил поспорить, но как-то же надо беречься
от берегущих, бегущих,
стремящихся к дальним высотам.
Если мы, может быть, взяли неверную ноту,
что ж, не вальсировать, а улыбаться, корчась?
В сторону Африки, 2009
9.
* * *
Еле-еле поддерживать в себе жизнь,
чередуя влюбленности с разочарованиями —
что за скушная, как в нее ни вяжись,
нить существования.
Умирал на лбу дома шлепок льда
в мартовском скудном тепле тяжко и долго
и зима за зимой уходили в года
невозвращённым долгом.
Невозможностью объясниться
не объясняется одиночество,
у курильщика скукожившаяся ресница
не возродится — закончится.
Как же так можно: надеяться на веер возможностей
и в то же время по утрам в зеркале видеть,
что этому человеку хочется никого не потревожить,
скрыться, убраться, никого не обидеть?
Еле-еле наблюдаешь чувствительный рост
тех, у кого впереди безумно много лет,
сидя на крыльце, замечаешь, как полет прост
птиц, людей и планет.
Остается спрятать себя в себе,
себя собой обернув, качнув
голову к плечу, играть на трубе.
Быть, и глазом-то не моргнув.
В сторону Африки, 2009
10.
* * *
...и я хочу вернуться в мир любимый,
в мир, верностью охваченный как страстью,
в тот мир, где пыл предательств не остыл.
Листва, как говорится, возвратима,
но возраст умеряет пыл —
— нас уверяют отвратительные пасти.
Свисают с них пленительные слюни,
в них луны отражаются как бредни
каких-то очень-очень древних греков.
В сторону Африки, 2009
11.
* * *
Платные услуги зоопарка
доставляют радость наблюдений
за медведем, ланью и цесаркой,
обалдевшими от нег весенних.
Форму держит кто-то, но не я.
Морду чешет о забор свинья.
Дикая, конечно, но съедобная.
В чем-то, безусловно, бесподобная.
В сторону Африки, 2009
12.
* * *
Давайте разберем христьянскую мораль
по косточкам, а не по сухожильям,
а что касается там мяса, кожи,
так это всем известно.
Не интересно.
Давайте разберем христьянскую мораль
по самую ключицу,
(тут надобно включиться
тому, что все мы вышли из шинели). Жили
шинелью наши рожи,
а жаль.
Митрополиту, как на лошадь римских лет,
набрасывают на плечи попону,
из-под которой светятся погоны.
Он ножкой делает случайный пируэт,
концептуально связанный с евреем,
который на хоругви реет.
Скажите, разве нет?
Вот итальянка-испанка, испанка-итальянка в мантилье
старается ножами ножек,
вся изошедши историческую даль,
схватить пустое место.
Давайте разберем христьянскую мораль
никак уж не по сухожильям,
а по костям без мяса-кожи.
Иначе нам не интересно.
В сторону Африки, 2009
13.
* * *
Нам не очень-то забавно
ваше светлое ученье,
господин пресвитер Джон.
Мы отправимся по бабам.
Это будет как корабль
по волнам.
Нам не след просить прощенья
за упертое печенье. Нам
суетно и барахольно.
Мы хохлами малохольными
гомонили там, где людно,
отирались там, где блюдно,
и старались ползать крабно —
боком, а не то, чтоб раком, —
господин пресвитер Джон.
Вся любовь моя на месте —
никому ее не отдал.
Значит, не было любви.
Вот такой уж я пижон.
Ах, невеста-тили-тесто,
ты не говори, что подло
это всё, если, однако,
не сумела изловить.
В сторону Африки, 2009
14.
* * *
Повсюду ноги расставляя,
она стремится стать известной.
Ее любови в страстной песне
сплетаются и расплетаются.
Мы можем наблюдать ее
по телевизору и въявь,
пощупавши через белье,
пуститься вплавь.
Конечно, если оплатить
ее расходы
хотя б частично,
мы сможем жить
с ней мимоходом
вполне прилично.
Это ли, отпуская сон
на волю,
воспоминание о боли
неслышных войн?
В сторону Африки, 2009
15.
* * *
В восемнадцатом веке? В восемнадцатом веке
мы задумались, видимо, о человеке.
В девятнадцатом веке? В девятнадцатом веке
мы решили поднять ему веки.
А в двадцатом, в тридцатые, впрочем, года
мы решили покончить с ним навсегда.
В двадцать первом, едва лишь начавшемся,
мы ведем себя как закачавшиеся.
Как колеблются наши устои
от застолья и до застолья!
В сторону Африки, 2009
16.
* * *
Кто рядом с миром? Никого поблизости.
Теоретически мужчина рад,
чтобы его зеленый вертоград
далек был от любви и низости.
Ну, а практически какая сволочь
нас выволочь хотела полночью,
представить бестолочью и беспомощным
вдруг предложить спасительную помощь?
Ну, никого поблизости и некуда
бежать, чтобы, вкушая одиночество
отечеством и отчеством,
почувствовать себя молекулой
посередине середины и плевать
вокруг с хорошим настроеньем,
что так похоже на роенье
пчел. Пчел, чьи танцы как слова.
В сторону Африки, 2009
17.
* * *
На заседании правительства
вдруг принимается решение,
что измеряется отчаянье
не интенсивностью, а длительностью.
И скачет всадник обалделый
всем донести, что их лишенья
лишь в свете нового решенья
употребляемы по делу.
О, чаянье, могло б решаемо
оно б, казалось бы, иначе,
но вынесено, что отчаянье —
оно чем длиныпе, тем и паче.
Лягушки хрюкают сомнительно,
детишки хрякают печеньем,
и вот выносится решенье
на заседании правительства.
В сторону Африки, 2009
18.
* * *
— И губы мои коснулись твоих рук, —
она сказала мне.
И это был не пустой звук,
а тени на стене.
Но почему от тени тени нет
и от звука — лишь тишина?
Почему не остается от лет
прожитых хотя бы вина?
Я вопросы задал. Вопросы ко мне
вернулись как эха звук,
вернулись как на стене
тени касанья рук.
Не потому, что вина или не вина
приносится нам в ответ,
а потому, что идет тишина
на смену прожитых лет.
В сторону Африки, 2009
19.
* * *
Жизнь глупа, а смерть умна.
Невозможная природа,
исчезая год за годом,
воскресает из говна.
Где же Робин Гуд?
Страшные собаки
рвут друг друга в драке.
Скоро нас порвут.
В сторону Африки, 2009
20.
* * *
Скучаете ли вы по алтарю,
по римскому размазанному небу,
по той любви, которой к ноябрю
я был охвачен, но захвачен не был?
Какая разница в употреблении приставок
одних, других? Какая влага
в них? Как корыстна балюстрада
долженствованием манифестаций блага!
Скучаете ли вы, мой принц, по алтарю,
когда в заснеженном случайном Подмосковье
вы отдаетесь январю
под елками слоновьими?
Моя сестра, февральским полнолунием
непонимание сожжет всю нелюбовь.
На перекрестке сотни солнц полуденных
являются всё вновь и вновь.
Рассмотрим время бесноватой склоки.
Мой принц, не выпьешь ли стаканчик
за то, что я роскошный и глубокий,
но очень постаревший мальчик?
В сторону Африки, 2009
21.
* * *
На фотографии любви —
одни лишь призрачные принцы.
Мои Любови — не мои.
Мне снится низкое корытце,
переносимое под флейт
истошно воющие фразы,
и этот бесконечный дрейф
последовательно меняет фазы.
То вверх бортами и вниз дном
проносятся лихие девки,
то чинно проплывают сном
дном кверху.
Боюсь уписаться, смеясь
над собственным непониманием.
Предполагаемую связь
толкую скрытой клептоманией.
Испытываю внятный страх
перед возможными сластями.
Готов скитаясь на пирах,
толпиться дальними местами.
Но вот заколотился день
и прибежали дорогие.
— А как же у других людей?
— Что нам другие!
В сторону Африки, 2009
22.
* * *
Представь себя внутри себя.
Представь себя на выбор
себе, но прежде ослепя
и полной мерой выебав.
Вот конкурс-фокус, вот беда,
вот тяжкое прозренье,
а говорят, что холода
опять. Хана сирени.
Что это вдруг развертывается?
То вдруг, то постепенно.
На белой глади мертвеца
развесистые вены
только что были, ан, глядь, нет,
как Пушкин говорил.
Конец, он завсегда конец,
а клир — повсюду клир.
А клир — меж нами говоря —
по-русски просто жребий.
Не надо только уверять,
что мы собой беременны.
Устроим конкурс — вот дела!
Кто в перед, а кто в зад.
Она была со мной мила —
закрыты двери в сад.
Кто в маечке, кто в лифчике,
а вот внутри меня
то мальчики, то фифочки,
от мам своих слиняв,
набросились на бедное
нагое существо,
в одном исподнем бегают
и яблоки жуют.
- Какое баловство!
- Всего на пять минут!
В сторону Африки, 2009
23.
* * *
Где был убит твой сосланный слуга,
мой принц? А? Что ты говоришь?
Ты плачешь? Ты жалеешь? Ты молчишь?
Ты поскакал в отчаяньи в луга,
чтоб там свалиться головой в траву
и в исступлении бить землю кулаками.
Что с нами? А? Мой принц, что с нами?
Зачем и я с тобой реву?
Ты нетерпим и вот ты поплатился —
свалился на траву, забился
в истерике. А я-то тут при чем?
Зачем я тут стою с тобою рядом,
на тот же луг припершись пешим ходом?
Зачем мне плакать над твоим уродом?
Ты сам мне надоел порядком
с твоим, мой принц, безжалостным мечом.
Я вовсе не такой, как ты,
и страсти у меня другие,
традиционные, чуть-чуть глухие,
такие же глухие, как мечты.
Я жалостлив, терпим, но фанфаронист.
Меня другие окружают мысли,
чем те, что на тебе повисли,
и мне совсем не нужно посторонних.
Своих хватает. И еще не стал бы
от ревности пренебрегать любовью
и требовать, чтоб заплатили кровью
матросы за неприбранность на палубе.
Но я, мой принц, я твой глашатай,
наемный человек, хоть не слуга, не раб
и не любовь твоя — охоч до баб.
Такие вот дела — хоть стой, хоть падай.
Мы крутимся в сомненьях и печали,
сквозь сумерки угадывая взгляды,
которые идут откуда надо
туда, где были мы вначале,
неразличимые, как мы тогда считали,
потом же разошедшиеся рьяно
над океаном клочьями тумана,
по-над землей летающею сталью.
В сторону Африки, 2009
24.
* * *
Когда же я приволоклась на плаху,
луна не отличалась зрелой мыслью.
Ты погляди, как вдруг она повисла
и принялась и сетовать и плакать.
С какой же стати, а? С какой же стати
она меня ласкала и листала
и что еще она во мне искала,
в блистающем копаясь платье?
— Я выслушал тебя, моя старуха,
приехавшая, как на бал, на плаху.
Луна сквозь рваную твою рубаху
светила на беспомощную руку
действительно, но ты с чего взяла,
что кто-то заинтересован что-то
искать в тебе? Мир сам собой измотан,
луна — холодная и бледная скала.
— Ну, так не говори! Зачем же я
по собственной на плаху прикатила б воле?
Когда бы не горело поле,
о чем бы горевала вся семья?
Нет-нет. Луна хоть холодна, бледна,
и я старуха, это правда,
но раньше ведь была ограда,
и за оградой та же вот луна,
ну, а теперь беспомощные руки,
ты сам сказал, и вот
приехала смотреть на эшафот,
и кажется, приехала на муки.
Мораль проста, мой принц, мораль проста.
Приехали смотреть на смерть чужую,
а Бог твердит: вас зрелища лишу я
зато и поцелую вас в уста.
В сторону Африки, 2009
25.
* * *
Всем надобно остаться молодыми.
Со старыми друзьями встречи невозможны.
Они ужасны. Глупо и тревожно
осознавать свой вечер дымный.
Жгут листья. Лица
заволокло морщинами.
Негоже нам во времена влюбиться.
Невероятно быть мужчинами.
Кормить семью. Быть честным. Быть нечестным.
Быть, в сущности, неблагородным.
Ровесники, обвешанные шерстью,
вокруг тебя готовятся к исходу.
Мой принц, не обернись на лето:
ровесники — не лучшая компания,
не обращай внимания на это,
но и на то не обращай внимания.
Вот так, мой принц, и хорошо бы кончить
на столь высокой ноте рассуждений,
перехватить на перекрестке пончик
и смыться от забот и сожалений.
А вот и так нетрудно подытожить
ход острой неглубокой мысли,
что невозможно жить, но можно
частичку невозможности исчислить.
Есть тысячи причин, чтоб быть неловким,
ровесников чураться и, мой принц,
не допускать, чтоб слабые головки
хоть в чем-то выходили из границ.
В сторону Африки, 2009
26.
***
Начиная со вторника жизнь обретает черты
чем-то вроде осмысленной и очевиднейшей вечности.
Это похоже на то, что отглажены в доску порты
и никого не волнует отглаживающей изменчивость
Ручку целуя, заслушался преданный муж
милым мурлыканьем о новом необходимом пальто
и его взору представились несколько туш
прекрасных живых существ убитых на то,
но он не был зеленым и потому всё это в гробу видал,
и он не был голубым, чтобы не понимать жену вообще.
Мал да удал – это тот, кто действительно мал да удал.
Жизнь обретает черты, как вошь на плюще.
(2004-2005гг.)
27.
* * *
Запутанные переходы из слова в слово, из обид
в обиды,
из подчинения себя в починку мира
высвобождаем из-под глыб.
Строительство дороги с видом на бухты, бухточки,
на царства птиц и рыб
осуществляем. Не согласно плану, нет, а так,
куда ноге ступить возможно, какой валун
возможно сковырнуть,
туда и направляемся, однако, держа в уме и цель атак
на скалы — город, где можно отдохнуть, закончив путь.
По ходу дела мертвые желанья, соскребывая с кожи,
мы кидаем чайкам, а если чайки недостаточно
проворны,
комки надежды достаются рыбам. Нас уже не гложет
червь сожаленья о несбывшихся и вздорных
порывах жить, которые мы сбросили сейчас с обрыва.
Но если призадуматься, они ведь нас заставляли
в скалах бить дорогу
из слова в слово, из обид в обиды, и спать урывками,
и уходить в отрывы
от пелетона, грезя о пороге, надрываясь, стремясь
к порогу
не своего, незнаемого дома. О, дом, меняющийся
вместе с нами,
чем боле заскорузлы наши руки, тела и лица,
тем приятнее,
тем прянишней облитый шоколадом, упрятанный
между цветами,
утыканный цукатами домишко! Веки смыкаются и,
ноги ватные
переставляя, мы не замечаем, наконец, опасного
по всем прикидкам края.
Из одиночества перебрасываемся в пустынньж лиц
толпу, дожевываем жизни на ходу
и оборачиваемся в последнюю минуту, крича
приятелю, который машет нам из рая:
— Ну, подожди! Сейчас! Иду! Иду!
В сторону Африки, 2009
28.
* * *
Сидеть и думать бесполезно
о том, что было и что будет.
Все наше прошлое болезненно,
а будущее нас осудит.
Давно прорезали морщины
мой лоб, но это все неважно,
не это управляет жизнью —
жить просто страшно.
Какой-то маленький обидчик
тут увязался с малолетства
и тычется туда-сюда, и тычется.
Какое блядство это детство!
Я же немереный оскал
вдруг вижу после старости,
но те, кто так меня ласкал,
совсем не в ярости.
Совсем не в ярости.
В сторону Африки, 2009
29.
* * *
Цветочек хоть бы кто-нибудь принес
на именины. Только
мне говорят, чтоб придержал язык, поскольку
тревожу чуткий женский сон
той особы, что стойко ненавидит
меня в теченьи многих лет.
Мне по хую. Закончился обед.
Обидно, что мешают выпить.
Мой праздник зол. Его таскает пес
всё по двору, по снегу, по дорожкам.
От старости я, вероятно, полон дрожи.
Цветок бы кто-нибудь принес.
В сторону Африки, 2009
30.
* * *
Пытающийся взять вершину
влеком зачем-то летним садом.
Он хочет, в общем, знать причину,
но больше хочет, дурачина,
примкнуть к отважному отряду.
Легко ли быть ему влекомым
черешнею, а то и вишнею,
с опасностями горных вычурностей
и ничего, по сути, кроме?
Он вечно в жалобах на слабости,
на неудачные стечения
то обстоятельств, а то звезд.
Он так стыдится робких радостей,
он умудряется печально
переживать их мрачный рост.
Ему бы страсть свою смирить,
но он лишь страстью интересен
себе. Его застенок тесен.
Наруже вечно моросит.
В сторону Африки, 2009
31.
* * *
Мировая интеллектуальная муть
поднимается из глубины вод, чтоб
навести на светлую прозрачность озёр тьму,
озёр, в которых моется хлебороб,
озёр, в которых моется лесоруб,
озёр, в которых моется металлист,
и несмотря на сырость чресел и губ
столб воды остаётся чист.
А вот мы если даже чуть поднимаемся со дна,
если даже чуть шевелим рогами или хвостом,
неприемлемы. Всем лучше, если мы не встаём ото сна,
если лежим пластом.
Если ты очнулся, проснулся — не вставай,
если думаешь — не говори, если понял — не действуй,
и тогда все сочтут, что наступил рай —
мир и благоденствие.
(2004-2005гг.)
Опубликовано «Знамя» 2007, №9
33.
* * *
На нас напали. Мы оборонялись.
Нас вылущили из траншей, и мы,
безумные, не понимали прелесть. Жалость
терзала нас к себе самим.
Водила нас не вера, а надежда.
Внутри себя мы наблюдали рой полезных
медоносящих пчел, и между
собой и Богом считали: кто пролезет?
Настолько тесен был контакт талантов,
Им данных, с Ним самим. И даже
подозревали мы, что, жизнь сыгравши в фанты
проследуем живьем подальше.
Но вот попали. Было очень больно,
ну, до того, что никаких душевных
мук не испытывали. Полным
каждый был забот лечебных
по горло. Так надежда не оправдана,
так выяснилось — веры было мало.
А ведь казалось, скоро и любви порадуемся.
Но мы оборонялись. А на нас напали.
В сторону Африки, 2009
34.
* * *
Я не понимаю. Может быть, потом
где-нибудь на розовом болоте
будет стрекоза гудеть в полёте,
сплетничать о том, о сём, о том,
как я обнимался с юной нимфой,
ныне, ну, не то чтоб постаревшей,
но уж безусловно повзрослевшей,
ставшей мифом,
кое-где немного пополневшей.
Я слезами мрачными украшен.
До себя не может достучаться
тот, кто мечется, ища участья
по площадке, окружённой башнями.
Башни улыбаются болоту.
Шашни в каждом камне шевелятся.
Согласись, что этакое гадство
не приснилось бы и бегемоту.
(2004-2005гг.)
Опубликовано «Знамя» 2007, №9
35.
* * *
Женщина тело свое несет. Прекрасное тело проносит
коленки, бедра, лобок, и над узкой талией колышутся
груди.
В женщину входит мужчина, во все, что ни попадется
по пути, тыкаясь носом,
в хрипе, в молчаньи, в полном безлюдьи.
Он не любуется ею, он бросается на нее.
Даже если долго искусно они мучат друг друга,
углубляясь в сладость,
вряд ли он позовет нас разделить его еду и питье
и она вряд ли испытает от нашего присутствия
большую радость.
Впрочем, и такое бывает, хотя и редко, но тогда
это служит признаком слабеющей страсти,
как прихрамывающая походка
старика говорит о стремленьи вперед в любые года,
но и о том, что жизнь коротка, и надо это воспринимать
кротко.
Любовь мужчины к женщине, женщины к мужчине,
их страсть —
не предмет поэзии. Может быть, предмет поэзии —
их влеченье друг к другу.
Самые восхитительные стихи о любимых пишут геи,
приглашая нас разделить их напасть,
понять их, войти в их мираж или хоть протянуть руку.
Может быть, только старик или старуха, любуясь
юными телами
и слушая щебет птиц, ощущают отдельное
существование любви,
и говоря: «смотри, как красиво», просят нас
оставить наши бедламы.
И смотри, как красиво в саду выходит любовь
из-под листвы.
В сторону Африки, 2009
36.
* * *
Что для русской поэзии томик Парни?
Это медленной крови ушедшие дни
и согласье на жизнь. На бессмысленную,
на самой же себе ровню —
ой! не кровью, да и не любовью
нам с тобой по-серьезному близкую.
В сторону Африки, 2009
37.
* * *
Поэты вдруг дают километраж
своим безумно робким интуициям,
им хочется к чему-то прицепиться
и в глубине души познать кураж.
Они завидуют пророкам и прозаикам,
пространствам, кои эти заполняют,
хоть что-то противопоставляя
всё тщатся проявиться знаками.
Играючи в опасную игру,
они подверженными станут суеверьям.
Друзья, мы с вами в это не поверим.
Труха трухой струхнёт, друзья, в труху.
В сторону Африки, 2009
38.
* * *
Как можно доверять любви? «Безумие», —
рассказывает мне приятель, добавляя: «Испытал
я сам». Другой же без раздумья:
«Нет никакой любви, пока ты десять лет,
по крайней мере, с женщиной не прожил. Нет!»
Он так сказал.
Захватывает безнадежность сильных чувств.
Подвержены рутинной ненависти к людям,
мы жаждем взрыва маленьких искусств
во чреве, в голове и в сердце,
как говорят те, что хотят усесться,
и чтобы рядом прыгал пудель.
Я б отказался, откровенно говоря, судить,
когда бы кто-нибудь об этом вот предмете
стал спрашивать меня, терзать, нудить.
Мне так обрыдло отбиваться от
тех жуликов, что в каждый свой приход
хоть что-то вынуть из меня хотят о том, что есть
на свете.
На свете много есть того,
что мне не то чтоб неизвестно,
но я чему не постовой,
во что не вкладываюсь телом,
ни даже мозгом неумелым,
что мне не так уж интересно.
В сторону Африки, 2009
39.
***
Веселится за мысом в прозрачной зеленой воде женщина.
Молодое тело то в воздух кидает, то по дну волочит.
Жжет её солнце, охлаждает море, мох и водоросли лижут.
Лечит её одиночество. Одиночеством от одиночества лечит.
Место и время выбраны не случайно. Долго она собиралась,
ехала долго и долго шла через скалы, чтоб посмеяться,
гладя груди и бедра, окатываемые слабой волною, прибоем,
еле-еле к берегу приползающим, чтоб тут же смыться.
Молодая женщина валяется на мелкой гальке и снова,
заливисто подвывая, кидается куда поглубже,
вбегает, подпрыгивает, отклячивает попку. Вон она где?
Губительны и прелестны внезапные медленные движенья.
За мысом, за мысом веселится женщина в море. Почему же
она одинока? Где я? Страх или лень мешают зайти за мыс?
Я должен привстать, перебежать через скалу. Неужели
так вот лежать не двигаясь и есть мой первоначальный замысел?
(2004-2005гг)
40.
* * *
Решившись на сечу,
на бранное дело,
он очумело
лужайку пометил
и выпростал плечи
из майки. Его
на битву влекло.
Он весь стал того —
совсем как стекло.
Внутри волновались
печенка с желудком
и совокуплялись
почки и бублик,
проглоченный утром
по ранней побудке.
В двенадцатиперстной
творился катализ.
Достаточно мерзкий.
А что с мозжечком?
Поскольку решенье
было внезапным,
от шеи
шел запах,
и был он знаком
нам. Пахло котлетами
и предвкушалось лето.
В сторону Африки, 2009
41.
***
Прикосновенье невозможно.
Какое счастье быть чужими
и приближаться осторожно
к тем, что назначены любимыми.
От страстных текстов свирепея
живительным исходит током,
хрипеть и петь имея мненье,
тот, кто назначен быть глубоким.
Не существуя, существуя
мы предназначены, назначены
и чувствуя, что что-то чувствуем,
обозначаемся удачно.
(2004-2005гг.)
42.
* * *
До надоедливости полн блохастый город мной.
Лень правит лифчиками, демонстрируя величье.
Стремленье жить перебороло запах птичий.
Сверкает тамариск резинкой ледяной.
Любовь украшена соревнованьем в силе.
Оно уже не может быть серьезным,
как в те года, когда еще мы были
хоть не властителями — обладателями розы.
Некогда нежный мальчик, ныне облысевший,
мне задает и задает, трудясь, вопросы.
Не дожидается ответов он, собаку съевши
во всех науках, потому что взрослый.
Мир откликается на звук лукавым эхо,
я молча тороплюсь, заискивая, улыбаюсь.
Мой жалкий смех — весомая помеха
тому, чтобы со мной расправились.
А после нетерпенья вдруг приходит день,
а в этом дне проглядывается совсем другая жилка,
и пылко говорю: — Величье — это лень,
остыла страсть, и в городе постыло.
Но не осталось, кроме зябкого «позвольте»,
ну, ничего в моем удачном разговоре.
Примите то, что не смогли освоить
мои друзья, осевшие в растворе.
Я неприятен, поскольку я неприязнен,
я не люблю идиотов, поскольку их большинство.
Бесчинствует мое естество,
блажит и дразнится.
Я ушел и ушел и чего тут говорить вообще,
говорить, говорить, говорить?
Это не задача. Это ничто. И ничем.
Все равно, что крысу брить.
В сторону Африки, 2009
43.
* * *
Они вторглись в наши города,
поскольку мы пригласили их.
Они устроили наши города,
поскольку до них не было их.
И они жили в наших городах,
в малой части их,
и пока они жили там,
мы были спокойны.
Но когда они стали как мы,
переженившись, перемерши,
нам стало тревожно, с одной стороны,
а с другой, мы стали самими собой.
Какое ужасное одиночество, говорят одни,
какие мы всечеловеки, говорят другие,
мы шествуем по дороге день за днем
и не можем объясниться между собой: по какой
дороге.
Но наши города уже стоят и хорошеют день за днем,
растоптанные души наших детей следят за нами,
поводят глазами,
им интересно: какой дорогою мы идем.
В сторону Африки, 2009
46.
***
Когда на крови замешали овес,
который принес принц
а до того его слуга привез,
тот, у которого стаи ресниц
над карими впадинами упавших в никуда глаз,
она прошла медленно вдаль
городской стены и вошла в лаз,
ведущий в даль и в боль.
- Блевать тянет, - пробормотала она,-
выбор так не богат!
Но уже кончалась городская стена,
когда она в этот лаз скользнула как гад.
Ах! Как она ликовала, плясала,
из лаза выбравшись на свет,
над которым луны блистало сало,
из которого выхода нет.
Тогда она стала есть овес на крови,
чтобы утишить в желудке боль,
а принц признавался ей в любви,
но слуга был боек не столь.
Не столь был боек к сожаленью, слуга,
а у него ведь было навалом ресниц.
Потому с тоской смотрела она на луга
из замковых бойниц.
Перестреляли всех,
но, принц, мы жизнь продолжим
и языка трусливый смех
не толще наших слов, не больше.
47.
* * *
Мне дешевле и спокойней
жить, как будто бы мы в поле
разошлись
Кони бьются на приколе
колют лед копытом кони
но не злись
Но не злись, не злись, боярин
станем перед государем
на колени
он простит, ведь он не даром
осенен небесной карой —
он оценит.
А над призрачною птицей
нервно облако кружится
плавает любовь
пахнет пиццей и корицей
как бы нам с тобою сжиться
нам с тобой.
В сторону Африки, 2009
48.
* * *
Бунтуется мальчик отнюдь не по пьяни —
по собственной срани.
Но переживаний полна
его душа допьяна, до хрена.
Как будто он чист и как будто он витязь,
в дракона втыкающий нечто прямое,
как будто он ферзь и удача правительства,
которое запросто морду умоет
любой оппозиции.
И я умываюсь слезами,
глядя, что вот между нами
такой вот мальчик существует физически.
В сторону Африки, 2009
49.
***
Видна не сразу степень одичанья
в больном. Он говорит как все, волнуясь.
Ходит. Садится. Разве, что случайно,
мы замечаем, злится, там, где здоровые целуются
или по крайней мере безразличны, а вдруг
он кинется рыдая изливаться
и остановится, не опуская рук
и что-то бормоча о братстве
людей. А что ему сдались
те люди? Докучлив и нелеп
он говорит, что жизнь есть жизнь,
и соглашается в сторонке есть свой хлеб.
50.
* * *
Мне так чужда опасливая склонность
придумывать особые слова,
чтоб избежать в банальности и лености —
упрёков. Голова
полна совсем другими играми и плясками.
Лай злобы тяготит ежеминутно
непредсказуемыми всплесками,
и хочется пожить уютно,
на скатерти травы потягиваясь, разминая
все за зиму свалявшиеся мышцы.
И мысли нет, что вот, меня минуя,
открытье шумное промчится.
Скорби, подхлёстывающие юношу к деяньям,
меня давно не радуют энергией,
которую они несут с собой. Дневной
свет гаснет, но сначала меркнет.
(2004-2005)
Опубликовано в «Знамя» 2007, №9
51.
* * *
Уменье видеть, слышать и молчать
столь сродственно уменью петь на крыше!
Оторванная задрана парча
до головы и выше.
Разыгрываем танцы на эсминце.
Большой противолодочный корабль
из Феодосии выходит принцем
и в Севастополь прибывает мизераблем.
Кто же ответственен за этакий бардак?
Чем человеку не мила своя деревня?
И сколько-то еще впросак
мы будем попадать от ревности?
Мы ревностны о доме, о Твоем.
Ревнуем жен и соревнуемся за деньги.
Куда бы нас не выкати вдвоем,
один другого сдаст или разденет.
Бессмысленно нас призывать на крыше петь —
соседи обратятся в органы.
Большой противолодочный корабль — проспект.
Мы там идем, от берега отторгнуты.
В сторону Африки, 2009
52.
* * *
Здесь постоянный дождь. Я вижу из окна
июньскую погоду в Подмосковье,
которая приносит мне сполна
все то, что называемо любовью —
покой, необязательность труда,
насыщенность переживаний света.
И то, что не добраться до пруда,
так характерно для начала лета.
Я думаю о близких и домашних,
об их заботах и привычном распорядке,
и, барственно смирив свои замашки,
киваю одобрительно на грядки.
Свобода и терпенье так близки!
Приняв другого, сам очарователен
становишься и хоть до гробовой доски
стараешься побыть внимательным.
В сторону Африки, 2009
53.
***
Непроясненная небрежность письма,
письма оставшегося от прошедших времен
мила, но прежде всего – это тюрьма
разрушенная. Ни зверей, ни окон.
Входите так. Но мы ищем дверь
или на худой конец окно, чтобы понять,
как тут жить и что за круговерть
могла так взволновать
узника, взыскующего свободы, потому
что каждое письмо о том, как бы выйти вон.
Читая об этом, мы строим тюрьму
безвозвратно прежних времен.
Конечно, мы не правы, придумывая расположение дверей,
и окна мы рубим не там, но когда
мы это делаем, все хитрей
становятся годы и города,
и мы кажемся значительней сами себе.
и в этом есть глубокая правота.
И в этой глубокой правоте, укрывшись от бед,
сидит человек и примеривается написать.
54.
* * *
Асимметричные девицы,
блестя роскошной амуницией,
проходят подиумом, строя
натренированные глазки,
то строем, ну, а то и роем,
неприспособленные к ласке,
но четко видящие кассу
и ряд особых удовольствий,
вообще сводящихся к тому,
что прелестей показы
массу пользы
приносят сердцу и уму.
В сторону Африки, 2009
55.
* * *
— Я так же прихотлив, как и моя судьба, —
сказал приятель, роясь у стола в подбрюшьи.
Кругом шкафов дебелые гроба
застыли, вытянулись, исходили от удушья.
Я ничего не понял и невинно
перебирал страницы детской книжки,
где текст ютился в подполе картинки
и вылезал заглавной буквы прыщик
один лишь вверх на славную природу,
на стол, на тракт, на локоть музыканта.
— Смотри, вот лошади в дождливую погоду
тоскливо возвращаются обратно, —
я произнес, совсем не полагая,
что это реплика, и в споре о судьбе
я этак вот обидно возражаю
и вызываю ненависть к себе.
Я был далек не то, что от насмешек,
но даже от того, чтоб вслушиваться пристально
в те оскорбленья, которые, чуть-чуть помешкав,
он сформулировал и твердо и неистово.
Идя домой, я веселился под дождем,
лошадки рук моих овес дорог жевали,
кругом стремительный вздымался Божий дом
и богомольцы пробегали.
В сторону Африки, 2009
56.
* * *
1. Рой маленьких прелестных барышень
сбивает в ласковые стаи
то трепет пальцев полыхающий,
то голеней тростник оттаявший.
Они едва ли так добры
и уж совсем не благородны
так, как хрящи, хребты, бугры,
окуклившие их природу.
Они не долго будут жить
и в каждой узнается облик
той будущей, к кому бежит
дорожный столбик.
2. Я еду ночью с гор по серпантину.
На столбиках блестящие нашлепки.
Я чувствую, как с моря тянет тиной
и замечаю фонари на лодках.
Моя душа не может отказаться
от юности, сколько бы лет ей ни было.
Мне хочется к тем барышням прокрасться
сквозь все года, сквозь все мои погибели.
В сторону Африки, 2009
57.
* * *
Я еще посижу за столом.
Посижу, поторчу за столом.
Я еще за столом поторчу,
кое-что под столом поищу.
За столом посижу я еще,
поищу под столом кое-что.
Кое-что оказалось листом.
Лист торчит у меня под столом.
Ну, и что же мне в том кое-чем,
оказавшимся смятым листом?
Поторчу за столом я еще
и еще поищу кое-что.
Лист торчит у меня под столом,
оказавшийся просто листом.
И какое же в нем кое-что?
Я еще посижу за столом.
В сторону Африки, 2009
58.
* * *
Любимая! — твердила мне вдогонку,
хватаясь за перила, королева,
но я свернула на углу налево
и угодила вмиг под пятитонку.
И вот мое сомненье разрешилось.
Прошло и девять дней, и сорок дней,
я шастаю меж райских зеленей —
мне явлена такая милость.
Какое счастье — нету вовсе страсти
в душе моей ни грамма, ни полграмма!
Цветет вокруг прелестно панорама
и горы громоздят свои запястья.
И море шевелит свои валы,
как только и мечтать-то можно.
Все прочно, вечно и надежно.
Насмешки неуместны, но милы.
В сторону Африки, 2009
59.
* * *
Кто женился на малышке?
За кого малышка замуж
вышла, кошечка моя?
Слезы горькие лия
у любовника под мышкой,
все-таки пошла к венцу,
первому на сердце шраму
положив начало,
так покорная отцу,
что сама не ожидала.
Тот же, кто стоял во храме,
думал ли про все про это
или просто жил портретом
в некоторой желтой раме?
Мы не знаем ничего
про нее и про него.
В сторону Африки, 2009
60.
* * *
Так хорошо, когда дождь
тихо бормочет в пруду
и телефонная дочь
в ухо несёт лабуду.
Как хорошо, когда меж
ввысь убегающих ив
глянет небеснейший меч,
тусклостью озарив.
О, как листва берёз
из распахнутого окна
видна за кустами роз,
осенью опалена.
Так оно вдруг случись,
что всё возьмёт и уйдёт,
и останется гол и чист
мир и его небосвод,
кому расскажу про то,
что гроздья у рябин
покраснели и маятой
наполнились дни мужчин.
(2004-2005гг.)
Опубликовано «Знамя» 2007, №9
61.
* * *
Думать в общем, ясно, нельзя —
можно думать только о чем-то.
Это Гуссерль сказал, и зря
я не знал об этом. В потемках
так и жил, покуда мне
не подсунули данную книжку.
Это было еще по весне —
на сосёнке занялись шишки.
Елки выпростали, помню я,
много мягких зеленых пальцев,
и плясала моя семья
вроде неандертальцев,
потому что это успех —
пережить зиму еще одну,
потому что надо успеть
надышаться за эту весну
и за это лето, потом...
А теперь наступило «потом».
А потом, как всегда, суп с котом.
Ну, не с этим, так с пришлым котом.
В сторону Африки, 2009
62.
* * *
Старику позволительно тихо ладошку засунуть
в глупый порочный мир детства,
оглядеться в отчаяньи, уснуть, дунуть-плюнуть,
на кровати своей, улыбаясь, усесться,
понимая, что надобно не отходить далеко
от кровати, лекарств и вообще соблюдать осторожность
и возможность иметь обеспечить покой,
чтобы не было так уж тревожно.
Старику позволительно чуточку пить перед сном,
почитать и подумать над тем, что прочел перед тем,
как ложиться,
жить не в городе — может, в поселке лесном —
потому что с людьми очень трудно ужиться.
Что действительно трудно понять старику —
это медленное и неотвратимое умиранье,
все бессилье, накопленное на своем веку,
все, о чем было известно заранее.
В сторону Африки, 2009
63.
* * *
Сопливая юность несется уроком
победы над смыслом,
сбивающим с ног как будто бы роком,
качающим коромысло.
То старость, то младость приходят на царство
во мне, безнадежно пустынном,
и нету лекарства
от качки постыдной.
За что тут бороться, когда ни зеленых лужаек,
ни синей воды, ни косматого черного леса?
Лишь серый песок, да какой-нибудь жалкий
ползет паучок по моей поднебесной.
Раскроешься мифом
о горных надмирных вершинах
и остолбенеют грифы —
девчонки, мальчишки.
Питается падалью детское племя,
корпит над умершими душами.
В темницах учебников заперто прошлое время —
ни подглядеть, ни подслушать.
А тут среди душной зубрежки
ходячий участник событий,
как мамонт из прошлого,
вдруг показался, забытый.
Дивятся, лопочут, ладошками трогают спину.
Тактильный контакт мне приятен, и я улыбаюсь.
Глаза закрываются. Я устремляюсь в пустыню.
Глаза закрываются, веки трясутся, слипаясь.
