Русский журнал, 18.07.07

 

 

 

 

                                                                 Памяти друга 

 

                                                                    

В ночь с 15 на 16 июля 2007 года в Москве, в кардиологическом отделении 23-й (Яузской) больницы, скончался Дмитрий Александрович Пригов.

 

 

 

 

 

 

 

Михаил Айзенберг:

Когда человек умирает, то сразу проявляется его главная черта, его основа. И вот мне кажется, что у Димы этой главной чертой была какая-то внутренняя стойкость и мужество. Насколько я знаю, сердечная болезнь почти постоянно держит человека в состоянии какого-то изнеможения. И абсолютно невероятно, как он столько лет преодолевал это чувство, это состояние и как быстро он жил, с какой скоростью. Его внутренние часы, они опережали часы всех прочих, и из-за этого мы просто толком не успевали увидеть и понять всего, что он делал. И еще, очень обидно, что количественный фактор как бы заслонял остальные и не позволил большинству понять истинный масштаб Димы, для которого главным, как мне кажется, была невероятная культурно-социальная интуиция, сделавшая его в 70-80-е годы одним из основных авторов, культурным героем. Он гений жанровой инновации, он создал массу жанров и сделал их фактом культуры.

 

 

 

 

Виктор Коваль:

Наши отношения с Дмитрием Александровичем во многом были связаны, условно говоря, с актерским, театральным бытом. Мы вместе выступали в группе "Альманах", а это поэтический концерт. Выступали мы на разных площадках и в Москве, и по России, и за рубежом (Ярославль, Театр кукол, Театр Пушкина, Кембридж - столько всего было). А быт - это были гримерки-раздевалки, как у футбольной команды, после матча подначивали друг друга, как-то друг друга поддерживали. А гастроли - это застолье. Дмитрий Александрович, надо сказать, был в этой гастрольной жизни как в своей стихии, хотя состав у нашей группы был довольно разнородный. Однажды, когда было мало народу на наших выступлениях и я очень переживал, что никто не пришел, он меня спросил: "А вам что, Виктор Станиславович, это небезразлично?" - и как-то даже выразился с матерком. Я ответил, что вот уже, к сожалению, небезразлично, поскольку, если уж я выступаю, хочется, чтобы все-таки все было хорошо - народ был. Он на это сказал: "Да, Виктор Станиславович, слаб человек, слаб!"

 

Надо сказать, что со стороны он был похож на такого человека - непробиваемого, жесткого, даже злого, а мне приходилось часто видеть его в состоянии очень лирическом, даже иногда растерянном, каким-то даже сбитым с толку. Он в моем присутствии, помню, разговаривал как-то по телефону с женой, и та его отчитывала жутко за какую-то промашку. Когда он повесил трубку, то сказал мне: "Ну вот, выпустила пар - и сразу же будет небось с подружками сейчас о чем-нибудь чирикать и забудет моментально. А я ведь весь день буду об этом помнить, и все у меня будет из рук валиться". И это была совсем не шутка, он был очень ранимый. А для многих, я думаю, он был таким Дмитрием Александровичем - отлитым из металла.

 

Мне вспоминается сцена в Доме актера (это было очень давно). Под Новый год там собиралась всякая литературная, художественная публика. И вот я зашел в туалет, там было много кабинок - и слышу, что одна кабинка переговаривается с другой. И узнал в этих голосах Дмитрия Александровича и Льва Семеновича Рубинштейна, а говорили они об искусстве. Это был довольно длинный диалог, читали они все это по бумажке, сидя в соответствующих позах, шуршали специально бумажками, т.е. была какая-то театральность в чтении этих текстов. И тексты, судя по содержанию, были анонсированы как акция или перформанс. И я, помню, хотел было включиться в этот диалог. Довольно долго они его читали, после этого вышли, вымыли руки и обменялись рукопожатием. Это был, как я уже потом понял, такой маленький спектакль для тех, кому посчастливится в то время оказаться в туалете. Я потом сказал Дмитрию Александровичу, что вот стоял, слушал и тоже хотел принять участие, и было мне что возразить, разговор-то шел об искусстве, причем намеренно наукообразно, чтобы, видимо, подчеркнуть обстановку. Дмитрий Александрович мне тогда сказал, что зря я не включился, все было и сделано для того, чтобы публика вовлекалась, чтобы беседа расширялась, чтобы разговор был полезным. А я ему ответил: "Вы так трещали, Дмитрий Александрович, как пулемет, что у меня не было возможности и словечко вставить". А он на это: "Беседа для вас, Виктор Станиславович, была вдвойне полезной, учитесь быстрее соображать".

 

Пушкина с корабля современности он, естественно, не собирался спихивать. Просто у Пригова всегда было устойчивое недоумение, почему обязательно нужно писать стихи в стиле Пушкина, Ахматовой, Заболоцкого. Он задавался таким вопросом, но не думаю, что этому недоумению придавал для себя какое-то революционное значение, ему просто хотелось освоить какую-то другую стилистику. Ну вот, например, эта его известная висячая строка - последняя строка, уводящая в другую плоскость. Я всегда к тому, что он делал, относился с огромным пиететом.

 

Вспоминается, был когда-то давно семинар у кого-то на квартире, и там был Дмитрий Александрович, Лев Рубинштейн, Виктор Ерофеев, Шейнкер, Сорокин лежал где-то в углу на диване. Обсуждался этот термин - концептуализм. Все (и сам Дмитрий Александрович) пришли тогда к выводу, что это какой-то страшный термин и впредь нужно его заменять словами "ну вот это то, о чем мы говорим" или "это то, о чем мы не хотим разговаривать". А потом вот этот термин пошел в народ и сделался, судя по всему, общепонятным. Но это все же весьма условное обозначение, хотя если кто-то хочет быть концептуалистом, в общем, ему никто не мешает.

 

 

 

 

Лев Рубинштейн:

Пригов был одним из самых ярких современных поэтов, по крайней мере, заметных, запоминающихся, который создал свою, узнаваемую поэтическую систему. Но мне кажется, его общекультурная роль в каком-то смысле шире, поскольку он совмещал множество, на мой взгляд, одинаково блистательно выдержанных профессий, потому что он в неменьшей степени художник, в неменьшей степени перформер и, если так можно выразиться, шоумен. Это все у него прекрасно совмещалось, ничто ничему не мешало, одно другое дополняло. И когда меня спрашивают, кто он по профессии, я всегда говорю: он по профессии - Пригов. Дмитрий Александрович создал некий, в каком-то смысле новый, очень синтетический или даже синкретический тип современного автора, артиста.

 

 

 

Евгений Сабуров:

Смерть Дмитрия Александровича Пригова - это большая потеря, скорбная весть. Это очень печально. Особенно если учесть, что Дима, в отличие от нас всех, не пил, не курил и спортом занимался, то это, конечно, очень неожиданно и ужасно все. Но, наверное, наши чувства, чувства близко знавших его людей - это не совсем то, что нужно читателю. Как поэт Дима, на мой взгляд, выполнял очень важную и очень тяжелую функцию в современной русской литературе. То, что сегодня называется концептуализмом или как-то по-другому, - это то авангардное течение, которое зародилось где-то в 50-60-е годы и связано с именами Холина, Сатуновского и прежде всего Всеволода Николаевича Некрасова, который, конечно, живой классик. Но это течение было неизвестно читателю, не было мостика, не было посредника, который бы довел этот образ мыслей, этот образ стиха, звука живой речи - всего того, что несли эти поэты. Вот такую роль взяли на себя Пригов и Рубинштейн и, надо сказать, справились с ней очень успешно. Они стали популярны, они стали заметны, и теперь уже все это навсегда вошло в русскую поэзию. Эта роль чрезвычайно тяжела и обычно не дается поэтам-зачинателям, у них совсем другие способности. Это роль Фета, который сделал Тютчева не только фактом русской литературы, но и фактом русской культуры, который непонятного и весьма слабо читаемого Тютчева принес людям, принес нашему народу. Я думаю, что Пригов будет читаем, Пригов по-прежнему будет веселым фактом русской поэзии. И свое место он завоевал, и это место очень даже немаленькое.

 

Многие годы нас связывали самые тесные отношения. Я с удовольствием следил за всем, что он делает, и получал большую радость от этого. Уверен, что эту радость людям его стихи будут приносить и дальше. Когда мы познакомились с ним (а это было очень давно), он только-только всерьез начинал заниматься стихами, а в основном они с художником Орловым занимались художественными проектами. В последние годы он опять вернулся к арт-деятельности. Это, как и все, что делал Дима, было весело, интересно, талантливо и, во всяком случае, надеюсь, как-то будило людей от сна, к которому мы все так тяготеем.

 

Беседовала Мила Сабурова