Русский журнал, 12 Мая 2002
Евгений Сабуров
В образовательной колонии
Часть 2
Обольщение
Любой одухотворенный учитель, любой учитель, убежденный в правоте свой миссии, ведет себя как мистагог. Он использует приемы чисто мистериальные, он апеллирует к глубинам душ своих учеников. Он строит речь не для наиболее логичной передачи информации, а для заряжения учеников восторгом перед открывающейся истиной.
Вдохновенный оратор и впечатляющий актер - вот идеал психолога-педагога. Кто из нас не слышал эти взволнованные голоса, кто не наблюдал за этими протянутыми руками?
А в ответ поднимались горящие глаза учеников, аудитория просыпалась. В едином порыве тянулись дети - не только дети - навстречу учителю-мистагогу.
Далеко не всегда это происходит с такой пошлой откровенностью. Опытный мистагог ведет более сложную драматургию. Он играет иронией, он гасит излишний накал, спасая восторг от перегорания. Вдруг вылив ушат холодной логики, он уже подготовил класс к следующей серии восторгов.
И при этом он льстит. Он все время льстит аудитории. Даже обличая кого-то в нерадении, он льстит остальным. Ему не нужны оценки усвоенный знаний. Он презирает этот варварский способ идентификации. Он способен более тонко и эффективно и возвысить, и унизить. И в основе этого метода лежит лесть. Тонкая и грубая. Высказанная и скрываемая. Выделяемых он окутывает лестью, оставляемых без внимания заставляет жаждать ее до потери учеником своего собственного достоинства.
Лесть в переводе со старославянского - ложь. Проблема ложной и подлинной мистерии нерешаема. У нас нет способа определить подлинность в этом случае. Это ведь не холодное знание. Логика здесь бесполезна, а вкус ненадежен. Мы можем только честно признаться себе, что мистерия может вылиться в элементарное обольщение.
Человек склонен обольщаться. Мы все падки на лесть. Конечно, такому высокомерному человеку, как я, лесть нужна очень особая, она совершенно не похожа на обычную лесть, но... Думаю, что есть, наверное, столь изысканные манипуляторы, что и меня хоть на время лишат трезвости и сухости.
Тут необходимо оговориться, чтобы не впасть в непростительную простоту. Очень легко скорчить презрительную интеллигентскую мину и сказать: "Это не честно. Лесть - это не честно, а потому недопустимо". Давайте будем циничней. А если лесть эффективна?
С некоторыми педагогами, беззастенчиво манипулирующими душами учеников, случались грязные истории. Но не об этом речь! Я говорю об искренне горящих людях, которые своим актерством и психологическими атаками заражали, заводили учеников ради благого знания. Они-то чем плохи? Почему тысячелетняя мистическая практика так плохо относится к этому способу преподавания знания? Почему, например, святые отцы Фиваиды - психологи не нашим чета - считали, что ученики, последовавшие за подобным учителем, "впадают в прелесть"? Я ответа не знаю. Более того, я не уверен, что без этого элемента вдохновенного витийства вообще можно обойтись. Более того, я замечал, что учителя, всячески старавшиеся избежать такого эффекта, все-таки вызывали его хотя бы у части учеников. Тем не менее, позволю себе высказать некоторые соображения на этот счет.
Прежде всего, бросается в глаза, что вдохновенному учителю нужна масса слушателей. Даже если в аудитории минимум учеников, все равно это масса. В отличие от мистерии, ученики не являются участниками обряда и мифа. Они выполняют роль "внимающих". Приемы "вытаскивания" кого-то, обличения или похваливания не изменяют ситуации. Цель таких учителей все равно манипуляция сознанием массы.
Еще одна неприятность возникает, когда созидается союз между учителем и учениками. Учитель становится пастырем, а ученики... Кем становятся ученики? Вообще достойно удивления, а значит, анализа, почему именно притча о добром пастыре стала метафорой учительства. Ведь ее смысл состоит в том, что хороший учитель не оставит своим вниманием и заботой неуспевающего ученика, что заблудший не менее ценен, чем идущие прямым путем. Это, безусловно, правильная и необходимая ориентировка, но это только одна сторона учительства. Немаловажная. Но есть и другие. Почему именно слово "пастырь" стало синонимом религиозного лидера, а не, например, сеятель, о котором сказана не менее замечательная притча? Не потому ли, что властолюбивым проповедникам удобно считать нас баранами? Впрочем, здоровый детский организм, как правило, преодолевает такую опасность. Во-первых, сама школа - учреждение не слишком приятное. Во-вторых, за окном уж больно разнообразный мир. В-третьих, учителей много и они меняются. Да и просто ребенок психически здоровей взрослых, способных внимать зажигательной чуши политиков и проповедников. Однако слабые души могут попасться на крючок - и попадаются.
Что же происходит? Цель оказывается не достигнута. Обольщение - блестяще работающий прием, не дающий нужного образовательного эффекта. Вместо присвоения и проживания знания - насыщенная жизнь в классе. Вместо союза со знанием - союз с учителем. Кому это нужно? Да, потом через много лет человек вспомнит, что был в школе замечательный учитель. "Так говорил, так говорил! Мы все затаив дыханье слушали." А вот о чем говорил, вспомнить будет труднее.
Цель не достигнута. Это не педагогика.
Может быть, правы мистики? Может быть, это "прелесть", а не тайна? Может быть, это критерий различения подлинной и ложной мистерии? "По плодам их узнаете их". Но уж больно трудно пользоваться этим критерием, потому что когда еще будут плоды! А учить-то надо сейчас.
Мне кажется, что учитель такого рода не вводит профана в мистерию, не образует миста, а увлекательно рассказывает, что ему самому довелось участвовать когда-то в мистерии. Или, что чаще бывает, ему самому рассказывали, что такие штуки бывают. Или он об этом читал.
Отчуждение
За что ни возьмись, все всплывает один вывод: человек тем больше человек, чем он больше отдельный человек. Только осознавая свою ограниченность, свое далеко не всемогущество, свою далеко не "всечеловечность", мы вычленяем себя из аморфной общности. Как эту общность ни называй: человечество, родина, семья. Принадлежа общности, мы ощущаем ее животное тепло, и нам легко и логично огрызаться на тех, кто принадлежит другой общности. Когда мы ощущаем себя одинокими, отдельными, то мы ищем тепла в другом. Мы признаем существование другого, потому что он нам нужен.
В общности нет общения. Не научившись выделять себя из общности, мы в окружающем нас ищем сродное с нами. Мы контактируем с одинаковым, то есть в идеале - с самим собой. Непохожее, другое раздражает нас, вызывает враждебную реакцию.
Ксенофобия - следствие стадности, толерантность - следствие отчужденности.
И то, и другое не является плодом рационального структурирования. И то, и другое - результат пристального зрения, интуиции. Но сама по себе интуиция, имеющая мистериальную природу, не служит гарантией правильности. Разные бывают интуиции. Разный свет. В том числе и тот, который тьма. Но в детстве мы приглашены на самые непростые, на самые глубокие и отнюдь не сомнительные мистерии.
В доме ли, в квартире, ребенок выгораживает себе уголок и там играет. Уже ролевые игры в полной мере мистерия, в которой мистагогами выступают родители. Для ребенка их жизнь - тайна. Он ее присваивает и проживает. Они вводят его туда не разговорами. Нотации мало что значат. Введение в семью осуществляется непосредственно, большей частью даже не через "вторую сигнальную систему".
Отгораживаясь и играя, мы осознаем себя, и по мере роста своей независимости - никогда полностью не достижимой - осознаем, что значит свое и не свое. Так мы присваиваем нахождение в культуре и ориентацию в ней.
Структурируя это основное проживание, мы начинаем складывать в свою кошелку знания, умения и навыки.
Понимание структур тоже следствие отчуждения. Иначе откуда возьмется ощущение границ? Играя, мы вырабатываем правила. Жизненное пространство перестает быть аморфным. В нем возникают институты.
Я не поклонник конкретных описаний, которые сегодня дают модные экономисты, рассуждая об институтах. Однако сама основная идея институциональной экономики представляется мне весьма привлекательной. Экономика развивается в пространстве, структурированном правилами и возможностями, которые мы не то что сформулировать, но и осознать не всегда можем. В конце концов, все институты сводятся к ощущениям различения своего и не своего, к правам собственности. Такие чудесные изобретения, как конституционное право или налоговое право, конечно, тоже институты, но поздние и не исчерпывающие всего жизненного пространства. А экономика была и до них.
Игра же была и до человека. Она старше человека. Если в мистерии нет игры, то нет и отчуждения, нет структуры и правил, нет мифа и обряда. Нет человека, а есть сплошная каша. Чувство "растворения", так сказать.
Постигая структурность жизни, мы постигаем культуру, в которой живем. Экономика - часть культуры. Постигая ее существование через институты и благодаря институтам, мы осмысляем ее. Музыка и литература - тоже части нашей культуры. Структурируя их - музыку с большим успехом, литературу с меньшим - мы вносим в них смысл. Внесение смысла не есть овладение "последними истинами", жизнь не исчерпывается ее структурами, но это "введение" (educe) в жизнь и "образование" ее и себя.
Надо бы самыми возвышенными словами сказать о педагогах, которые не унизились до роли крысолова с его дудочкой, а устроили детям игру-мистерию. Тем самым они дали им возможность отчуждаться друг от друга и от учителя. Это очень трудно. Ведь учителю надо убедить учеников, что он не всезнайка. Продекларировать это способен каждый, а вот убедить без всякого со своей стороны лукавства очень трудно. Но если учитель искренне верит сам и убедил учеников в том, что он хоть и мистагог, но прежде всего такой же игрок, такой же мист, как они, то начинается совсем другой процесс. Ученики почувствовали существование своего и чужого, а значит, ответственность и свободу.
Я очень подозрительно отношусь к понятию "открытости". Если ученик открыт настежь, то он практически "вышел из себя", он в экстазе. Вернутся ли в его душу знания, внушенные в этом состоянии? Сомнительно. А вот то, что принято в состоянии замкнутости и сосредоточенности, то присвоено и пережито - и уж вряд ли когда-нибудь выветрится.
Все мистики во всех религиях рекомендуют замкнутость и сосредоточенность как самый эффективный способ восприятия. Но замкнутость и сосредоточенность возможны только в игре, потому что в игре требуется твое решение, а значит, неотделимая от тебя продуманная ответственность. Уже более полувека прошло со времени выхода великой книги Й.Хейзинги Homo ludens, а мы по-прежнему стараемся не замечать игрового характера напряженной и глубокой мистерии. По-прежнему мы стараемся убедить себя и окружающих, что игра - это "понарошку", а мы-то свое мельтешение осуществляем на полном серьезе.
Пыжась быть серьезными, мы становимся глупы и плоски. Лишая себе радости игры, перестав смеяться над собой, мы становимся смешны для окружающих. Когда мы крутимся, как белка в колесе, - а это и есть наша жизнь, - то, воспринимая эту жизнь как игру, мы возвышаемся над ней, как подобает человеку. В противном случае мы более жалки, чем та же белка. Несмотря на очевидность такого положения, мы продолжаем тупо твердить, что игра - это детское занятие.
Так хоть у детей ее не отнимайте своим дурацким образованием путем внушения детям "важных" знаний, умений и навыков! Дети не хотят учиться, они хотят играть. И правильно делают.
Ничто так не оформлено, как игра. Вся структурность нашей жизни проявляется в игре. Играя, мы сосредоточены на рационализировании. Но в игре есть и иррациональность и чувственность. Мы отдаемся этой предельно формальной, предельно структурированной форме жизни со всей душой. Форма - душа вещей.
Отчужденные и сосредоточенные мы ориентируемся в мире партнеров, противников, мертвой и живой природы.
Выдающиеся педагоги - выдумщики и организаторы игр. Осмысление их опыта - это анализ содержания игр и методик их проведения. Безусловно, здесь нужен именно структуральный анализ. Нужны расчленения, противопоставление, классификация, выделение порождающих элементов, построение их алгебр. Это позволит перейти от рассуждений на тему "нравится - не нравится" к научной работе.
Игровая педагогика нуждается в приходе формалистов и структуралистов. Тогда педагогическое сообщество будет способно воспользоваться уже имеющимися шедеврами. Тогда их можно будет даже "оцифровать" для Интернета. А это великолепный инструмент для тиражирования достижений игровой педагогики.
В то же время игра всегда больше, чем описывающие ее структуры. Игра мистериальна, потому что все игроки - ее участники, посвященные, мисты. Они "умеют" играть.
Опыт принятия решений, а значит - отчужденности, замкнутости и сосредоточенности, не позволит им стать крупицей толпы, винтиком в машине. Одиночество и осознание себя позволит осознать существование другого. А это уже путь к свободе и толерантности.
Игровая педагогика - это не новая педагогика. Повторюсь. Она древнее человека. Педагоги-новаторы не изобретали нечто донельзя оригинальное. Они следовали древней традиции, а новаторами они были потому, что такая традиция не может умереть. Ведь чтобы традиция не умерла, чтобы она действенно существовала в культуре, чтобы она не становилась рудиментом и архаикой, забавой фольклористов, короче говоря, чтобы она оставалась традицией, она должна быть вечно юной, вечно новой.
Традиции всегда грозит уничтожение. Особенно когда ее пытаются законсервировать. Чем упорней мы будем стараться сохранить то образование, которое получили сами, тем верней мы будем лишать образования наших детей.