Е. Сабуров

Суть и перспективы модернизационного проекта

Я экономист, и мне на данной конференции было интересно именно столкновение или диалог, скажем так, экономиста и философа. В последнее время одним из самых развиваемых направлений в экономике является экономический империализм. Поскольку я сторонник экономического империализма, т.е. вторжения экономических методов и подходов в проблемы традиционно не связываемые с экономикой, то мне было очень интересно каков будет диалог с философами.

Во-первых, я сразу должен сказать, что при всей моей огромной любви к русскому языку, в русском языке есть одна особенность, которая затемняет проблему. У нас экономикой называется и экономическая наука, и хозяйственная жизнь. Экономическая наука вряд ли может быть арийской, православной, нравственной или еще какой-нибудь, а вот поведение человека хозяйствующего, наверное, должно быть нравственным, как поведение каждого человека и здесь вряд ли кто-нибудь будет спорить. Это я просто хотел немного сказать об этой проблеме. Наверное, нам надо как-то оговариваться: экономика как наука или экономика как жизнь общества.

В действительности на нынешнюю ситуацию можно посмотреть несколько с другой стороны. В середине XX в. в экономике и не только в экономике, насколько я знаю, обговаривалась очень важная идея модернизационного проекта. Вроде бы существует модернизационный проект, существует уже три века; действительно, это нечто невероятное в жизни человечества – экспоненциальный рост производительности труда. До XVIII в. мы видим плато, после XVIII в. мы видим возрастающую по экспоненте кривую.

Этот модернизационный проект разбирался, дискутировался, и мне кажется, что пора все-таки вернуться к нему и немного поговорить о нем, потому что в последнее время пошли разные разговоры по поводу этого. Не по поводу его существования, а по поводу его осуществимости. Считается, что замысел родился в XVIII в. в эпоху Просвещения во Франции. Первая страна, с которой столкнулся модернизационный проект, была Германия. Германия заявила о своей особости, создала германофильство. Славянофильство – это переводы просто немецких книг, не самостоятельное течение. Мы немного позже столкнулись с модернизационным проектом пока волна до нас дошла. В XIX в. – «веке науки», иначе его называют «веком романтики», «веком городской экспансии», произошло столкновение традиции с тем новым, что нес проект. В ХХ веке все замыслы бурно реализовались. Иногда слишком бурно.  Этот  «век технологий», «век массовых движений» принес много радостей и много горестей. Уже были «маяки», на которых можно было равняться, опыт побед и опыт неприятностей.

Проект получил некоторое завершение. Это действительно проект, если говорить с экономической точки зрения, потому что проектом в экономике называется то, что имеет начало и конец, в отличие от бизнеса дела, которое может быть и  имеет начало, но конец которого не планируется. Проект имеет твердые сроки исполнения, имеет замысел, имеет начало, конец, имеет некую цель. Если мы смотрим на тот модернизационный проект, в котором мы живем, который является нашей реальностью, то у нас поневоле возникает чувство, что он единственный в истории человечества. Это, конечно же не так. Были модернизационные проекты чрезвычайно мощные, я думаю, что таким проектом был проект Pax Romana Цезаря  и его племянника, таким проектом было Возрождение, и у этого рода проектов есть свои особенности, которые необходимо как-то осмыслить, понять.

Проекты характеризуются, прежде всего тем, что находящиеся в проекте думают о том, что это исключительное явление. Эта исключительность проекта – особенность  самосознания участвующих в проекте.

Надо сказать, что исключительность, наверное, есть, но она состоит не в том, что больше не было модернизационных проектов, а в том, что у конкретного проекта есть особая цель и привлекаются особые ресурсы. Естественно, что любой модернизационный проект такого масштаба и по территории и по времени, направлен на то, как все на свете, чтобы все на свете были счастливы. Об этом уже несколько раз тут говорилось. На самом деле у проектов разные задачи. Допустим, у проекта Pax Romana была понятная задача: прекратить войны, создать торговлю в Средиземноморье и обеспечить более или менее нормальное развитие этого региона. Проект Возрождения, хотя провозглашалось, что в результате возникает человек всесторонне развитый, но на самом деле это был переход к мобильной экономике, фактически это была борьба против Венеции, если следовать Джованни Арриги, т.е.  создание иберийско-генуэзской цивилизации и экономической модели. Но это разные цели и они требуют разных ресурсов. Наш проект, видимо, связан действительно с резким повышением производительности труда. Отсюда – ликвидация голода, благоустройство жилищ, техническое обустройство быта. Вот что получается в качестве цели этого проекта, хотя конечно в XVIII в. стояла задача достичь всеобщего счастья.

Второе свойство модернизационного проекта – это эсхатология. Во время эволюционного проекта, те, кто его осуществляет, уверены, что с ним все закончится. Так было в римскую эпоху, так было в период Возрождения, так и сейчас. Очень смешная, но популярная книжка Фукуямы «Конец истории», я думаю, произвела большое впечатление на тех, кто ее читал. Автор объявил, что с приходом Джорджа Буша, как я понимаю «младшего», история закончилась, уже все решено, все в порядке. При этом он ссылается на Гегеля, философа совсем другого времени, но вроде бы Гегель тоже писал, что конец истории уже наступил. Не знаю. Гегель относится к периоду замысла проекта. Видимо он как Фауст предвосхищал Буша и Фукуяму.

И, наконец, третьим свойством модернизационного проекта является его глобальность. Каждый раз, когда осуществляются модернизационные проекты, речь идет об ойкумене, т.е. обо всей известной территории расселения человечества. Так мыслили римляне, так мыслили люди Возрождения, так мыслится сейчас. Любой модернизационный проект – глобальный проект.  Слово «глобализация» вдруг возникло сейчас, но проблема глобализации не сейчас возникла. Она, по-моему, всегда была, особенно при осуществлении модернизационных проектов. Это, безусловно, была глобальность права, глобальность манер поведения.

Очень интересной особенностью модернизационных проектов является следующее: они всегда успешны и всегда воспринимаются современниками как провал. Это чрезвычайно интересная особенность и она связана действительно с ненасытным стремлением к счастью и тому, что целью ставится не то, что на самом деле является целью, а нечто совершенно невероятное. Я думаю, что это правильно. Я согласен с Лешеком Колаковским, который написал, что для того, чтобы на полсантиметра продвинуться вперед, надо быть уверенным, что ты сдвигаешь мир. Иначе ты вообще никуда не продвинешься. Наверное, это рациональный выбор.

Что касается места России (что нас, наверное, интересует больше всего) в этом модернизационном проекте. Как показали Валлерстайн и Арриги, о котором я уже говорил, в каждом мироустройстве, в мирсистеме, существует гегемон. Гегемоном в нашем модернизационном проекте были англосаксы, англо-саксонские страны, сначала Соединенное Королевство, теперь Соединенные Штаты. Мы относимся к полупериферии по терминологии Валлерстайна. Это не такое уж плохое место и здесь есть особое преимущество, особое поведение (успешное, неуспешное), во всяком случае, что обидно, и противоречит названию нашей Конференции, стратегии вообще-то говоря, какой-то отдельной, у какой-то отдельной страны нет и быть не может. Есть стратегия модернизационного проекта: повышение производительности труда, ликвидация голода, благоустройство жилья, техническое обустройство быта, и это стратегия для всех. Мы можем несколько варьировать, говорить: «сегодня мы займемся жильем, а завтра – этим…», но это тактика, это не стратегия. На самом деле тактическое поведение в этих условиях крайне важно, крайне важно чтобы это все было успешно, но относительно стратегии надо понимать, что она глобальная, мировая, и связана с осуществлением модернизационного проекта.

Неприятности модернизационного проекта вытекают из самого модернизационного проекта. Например, ликвидация голода, то, что очень много народа стало есть иначе, чем они ели раньше, привело к росту цен на продовольствие. Эта проблема, как говорится, от чьего-то счастья, и эту проблему нельзя решать, перекрывая горло нашему крестьянину. Повысили цены на продовольствие, значит, наши крестьяне должны на этом заработать. На самом деле надо извлекать для себя некоторые выгоды, некоторые победы из тех проблем, которые возникают.

Я думаю, что сейчас экономическая наука в нашей стране прошла период начальной школы. Я очень хорошо помню, как были споры между монетаристами и кейнсианцами, которые не знали, что это давным-давно уже все синтезировано в неоклассике. Я помню, как появились институционалисты, и начали говорить что-то свое, хотя живем в такое время, когда экономика переварила и  теорему Коуза и все на свете. Точно также споры пятнадцатилетней давности относительно того, что лучше государственное участие или сверхлиберализм, тоже начинают, мягко говоря, не вызывать интереса, потому что выяснились совершенно четкие вещи. Дирижизм возможен только в случае прозрачности, свободы слова, открытых СМИ, когда под микроскопом следят за тем, что делает государственный деятель. Тогда ему можно разрешить руководить. Ради Бога. Сверхлиберализм хорош, когда есть понимание что такое «лоббирование», что такое «участие в кулуарах власти», взятки и все такое, а также когда есть гарантии  от рейдерства и жесткого, и бархатного. Даже такие слова как «священное право собственности» в настоящее время уже не играют главной роли, поскольку экономика все-таки пришла к выводу, что лучше смотреть на это дело как на пучок прав по поводу собственности. Это несколько другой подход, («это твоя земля? – да; это дерево твое? – да. А ты можешь его спилить? Без разрешения главного архитектора города – нет»). Поэтому права собственности в настоящее время – это довольно такая серьезная материя для специалистов. Я бы не хотел говорить на эти темы: государственное участие, негосударственное участие. Все возможно при определенных условиях.

Первым востребованным ресурсом России, действительно, были углеводороды, нефть и газ. Мы сейчас благодаря этому живем. Надо понимать, что здесь происходит. В конце правления большевиков началось падение добычи нефти и пошло оно по экспоненте вниз. В 1996 г. нефтяные компании были переданы частным лицам, и падение добычи нефти остановилось. А в 1998–1999 гг. добыча нефти стала, действительно, расти. Это вовсе не связано с ценами на нефть, это связано с тем, что пришли нормальные хозяева, ненавидимые всеми олигархи. Они были нормальными хозяевами, и добыча нефти начала расти. Она росла до 2004 г., после чего на самом деле рост замедлился. Мои студенты, когда глядят на этот график, говорят, «все совершенно понятно, что такое 2004 г., почему рост добычи нефти замедлился». Об этом все знают: арест Ходорковского.

Итак, мы действительно включены в модернизационный проект, в эту глобальную мировую систему, и очень многие вещи не зависят от нас, о чем здесь говорилось и говорилось достаточно убедительно. Действительно, как сбить цены на нефть? Ну что, атомную бомбу на Китай сбросить? Пока там идет рост, мы должны понимать, что да, будут такие цены на нефть. Да, надо понимать как жить. Сейчас пошел резкий спрос на продовольствие, но это же благо для нас. Неужели мы не можем этим воспользоваться?

Что касается финансовой сферы: ипотечный кризис в Соединенных Штатах. Я думаю, что когда такие кризисы случаются, то дело не в финансовой системе, а дело в экономике.

Если Соединенные Штаты сменили развратного Клинтона, который им не нравился, на богобоязненного Буша, при котором невозможно заработать деньги, то совершенно ясно, что будут невозвраты по ипотеке. Пошли невозвраты по ипотеке – подорожали деньги. Нам сейчас необходимо заплатить приблизительно 480 млрд. долларов. Кто их назанимал? Госкомпании. Газпром, Роснефть впереди планеты всей по долгам. И на самом деле, все наши углеводороды заложены на много лет вперед. Сейчас Кудрин сдался: размещает в коммерческих банках наш всероссийский «загашник». Куда уйдут эти деньги? Я вообще говоря не в восторге от такого использования накопленных нами ресурсов. Совсем не в восторге. И то, что Минфин старается ставить какие-то преграды этому процессу, надо хоть как-то поддержать. А куда деваться? Тактические вопросы в модернизационном проекте – чтобы не остаться на обочине и чтобы «поезд не ушел» навсегда – для нас очень важны.

Что с машиностроением, спрашивается? Энергосбережение – это очень тяжелая, затратная вещь, но она в основном через машиностроение решается. Можем мы или нет? Я думаю, если мы уже поняли, что автомобили мы производить не можем, то по поводу бульдозеров и катков необходимо встроиться в международное разделение труда. Не отстраиваться от передовых технологий, а сотрудничать с миром. Даже, если мы будем делать какие-то части, сборку, это уже шаг вперед, уже мы включаемся в модернизационный проект.

Что касается инновационной экономики. Если честно смотреть правде в глаза, инновационная экономика была только одна: США. И вот уже лет 30 и там ничего нет. После «мобилки» и Интернета ничего инновационного нет уже там. Поэтому когда я слышу слова про инновационную экономику, я понимаю, что хочется, мне тоже хочется, а вот возможно ли – не знаю.

Мне довелось вместе с коллегами провести ряд встреч с представителями различных стран, которые пережили реформы. Это бывшие страны народной демократии, наши «прибалты». Идет серия бесед с послами, с министрами этих стран, которые приезжают в Москву для этих бесед. Что произошло у них во время реформ? Хочется понять, чем они лучше, что они такого сделали, что у них как-то получилось, а у нас не получилось? Это все выйдет здоровенной книгой. Сейчас уже в Интернете что-то размещено по разным странам, по-моему, по Литве, Чехии, Польше, Болгарии и Венгрии.

Что я должен сказать вам для сведения? Ваучеры применялись достаточно широко. Их предложили венгры, не мы. И они их использовали особенно для раздачи земли, с тем, чтобы она попала к тому крестьянину, который ее обрабатывает. Болгары тоже использовали для земли. Использовали еще и в других местах, но менее интенсивно. Чехи использовали вовсю. Надо сказать, что са-мая благополучная и самая удачная реформа – это, конечно, Чехия. Чтобы реформатор был избран Президентом – это совершенно невероятно. Представьте себе, чтобы у нас Президентом избрали Чубайса… Там Президентом избран Клаус, совершенно замечательный реформатор и человек. Они сделали так, что у них, с нашей точки зрения, не было спада производства. Я спросил чешского экономиста, который приезжал в Москву, «правда, что у вас был только 10% спад производства?», – он говорит: «нет – 11». Нам это услышать было совершенно невероятно.

Проблемы реформы две: приватизация и нормализация денежно-кредитной политики. Венгры оказались в наиболее приличном состоянии, потому что они провели либерализацию цен еще при большевиках. Поэтому у них эта проблема не стояла. Остальные нормализовали денежно-кредитную политику резкими и быстрыми методами. В Польше либерализация цен сопровождался драконовскими ограничениями доходов и инфляция вошла в нормальное русло за 3 месяца. Это и есть, собственно, шоковая терапия. Это было похоже на то, что когда-то Бруно делал в Израиле. Тоже за 3 месяца. Это очень жестоко. Но не долго. У нас это растянулось на несколько лет. Какая-то стабилизация наступила более или менее в 1995–1996 гг., а до того – фантастическая инфляция. Но сколько можно? Народ может мучиться 3 месяца, но больше нельзя. Это была самая тяжелая реформа. Наши реформаторы вроде как сделали шаг и испугались. Вот уж действительно, «начали рубить собаке хвост в несколько этапов», т.е. у нас не было «шоковой терапии». У нас был какой-то шизофренический растянутый шок на 3–4 года. Думаю, что неприятие реформы в этой  ее части связанно именно с ее неоправданной растянутостью. Пример других стран показывает, что точечная реформа отторжения не вызывает. В этом смысле считают, что все было сделано правильно.

Другое дело приватизация. Но и тут есть разница. Конечно, во всех странах есть часть населения, которая считает, что приватизация была сделана неправильно, надо было отдать этому, а не этому. Всегда найдутся люди, которые таким образом будут оправдывать свою неуспешность. Но почти нигде нет людей, которые бы считали, что приватизацию вообще не надо было проводить и хорошо бы хоть что-то вернуть в госсобственность. Признаться, создается впечатление, что разговоры о приватизации уже переходят в жанр застольных бесед о героическом прошлом, и не носят характера обсуждения актуальных вопросов. По крайней мере «грабительской» приватизацию не называют нигде.

Но есть в этих странах и принципиальное интересное отличие от нас. Они все с радостью присоединились к модернизационному проекту. Они все вступают в НАТО, ЕС. НАТО для них совершенно не военный союз, это просто стремление стать Европой. Они хотят в ЕС, хотят, чтобы им помогли выбраться. Они считают, что там центр, там правда.  У ряда стран, например, у Болгарии и Венгрии (это очень бедные страны) хуже нашего многие  показатели, но они тем не менее считают, что они на правильном пути. Что же касается нашего особого пути, то я думаю, что это большая неприятность для нас придерживаться этого особого пути, что все-таки мы проводим модернизацию, мы все эти три века осуществляем модернизацию и все эти три века у нас вдруг возникает боязнь движения вперед, и мы идет на различные, как здесь было сказано, уловки для того, чтобы заявить, что мы не такие. Я повторяю, так вели себя немцы, но потом, слава Богу, взялись за ум. Так вели себя и ведут сегодня другие народы.

Если такое мое сообщение вызвало интерес, то я буду очень рад. Я очень хотел бы некоторого совместного осмысления проблемы  с представителями других гуманитарных профессий. Экономика – это, безусловно, гуманитарная наука. Это наука о мнениях людей, но о мнениях, выраженных не в декларациях, а в действиях. Например, цена. Что такое цена? Это мнения. Мы изучаем эти мнения.