Е. Сабуров

Понимание себя с помощью другого

В начале 90-х гг. XX в., когда население России рьяно занялось изменением своей жизни, появилось большое количество наблюдателей за нами. При этом сложилась довольно обидная ситуация, которую мы долго не замечали или если и замечали, то немедленно вытесняли из сознания. Речь идет о том, что наблюдатели вольно или невольно относились к нам как к Другим. Утрируя, можно провести следующую ужасную аналогию. Когда исследователь наблюдает за обезьянами в клетке, его не интересует мнение обезьяны о происходящем, его интересует их поведение. Даже если обезьяна заговорит и вступит в спор с исследователем, то исследователь займется анализом механизма ее речи, может быть, анализом логики обезьяны, но уж никак не вступит с ней в содержательную полемику. Особенно это было заметно на многочисленных международных экономических конференциях и семинарах. Нас изучали. Конечно, никто не считал нас обезьянами, равно как и людьми второго сорта. Нас считали именно Другими, достойными изучения именно как Другие.

Предвзятость такого подхода была настолько велика, что, несмотря на очевидность положения, его активно, даже агрессивно, не замечали. Позже, когда в России вышла в свет книга И.Ноймана «Использование Другого», наличие подобной ситуации подтвердилось. Действительно, многие века европейцы самосознавали себя как «не русских и не турок». Существующее сегодня осознание европейцами себя как «не американцев» относится совсем к другой проблеме и не может использоваться в наших рассуждениях. По сравнению с нами американцы вполне даже европейцы для самих европейцев, тем более в связи с удручающими играми вокруг нефти и газа.

Положение усугублялось тем, что русские в то время как раз и не осознавали себе Другими. Страна была захвачена тем, что в экономической литературе иногда называется «великим либеральным принципом подглядывания». Суть его состоит в следующем. Есть, например, два ареала А и В. В ареале А живется лучше, чем в ареале В. Тогда жители ареала В «подглядывают», что такого инакового по сравнению с их организацией жизни есть в ареале А и переносят это инаковое на родную землю, после чего начинают благоденствовать не хуже, чем жители ареала А. Этот принцип блестяще подтвердил свою эффективность в северных территориях Италии и Испании, в Чехии и Греции и сегодня приводит к впечатляющим успехам в Польше и странах Балтии. Однако эти же примеры показывают, что сам импорт институтов из ареала А в ареал В — тяжелая и долговременная работа. Тяжесть этой работы не зависит от этнических или религиозных различий, о чем свидетельствует опыт Андалусии, Сицилии, Румынии, Венгрии, Пруссии и многих других стран и регионов.

Несомненно, что для России эта работа особо тяжка в силу нашей огромности, неравномерной заселенности, серьезных региональных диспропорций, устаревших систем управления, образования и здравоохранения, почти вековой жизни в условиях структурно и мотивационно нецелесообразной экономики и многих других причин, которые во всяком случае не несут в себе ничего загадочного, иррационального и сакрального. Все очень обычно, но уж очень тяжело.

«Подглядывание» нельзя рассматривать как механизм развития. Само по себе «подглядывание» не влечет автоматически перемен к лучшему. Механизмом развития является работа по импорту или, вер-нее, выращиванию институтов. А вот лишения, связанные с этой работой, сознательно или подсознательно могут оцениваться людьми как непереносимые. Особенно это относится к старшему поколению, влияние которого на самосознание нации ни в коем случае нельзя преуменьшать. Даже если это поколение не занимает командных высот, с помощью массированной пропаганды «особого пути» оно в состоянии отстаивать свои интересы. Это можно и нужно понять. Для заслуженного инженера военно-промышленного комплекса или пожилого коммунистического идеолога попытка изменить образ жизни, отказаться от багажа компетенций и приобрести новые вероятнее всего кончится инфарктом. Результатом «подглядывания» и последующей за ним оценки своих сил может оказаться не импорт институтов, но отказ от развития. Примеров такого поворота событий масса. Страны, иногда по нескольку раз делавшие попытки развития и отказывавшиеся от них, есть и в Латинской Америке, и в Азии, и в Африке. В таком случае жителей ареала А ожидает наплыв иммигрантов, а население ареала В теряет свою наиболее активную и дееспособную часть. Проблем, связанных с этим явлением, мы не будем касаться, поскольку нас интересуют те, кто остался.

Оставшиеся в таких странах разбиваются на два лагеря, которые условно можно назвать «прогрессисты» и «самобытники». Россия относится к разряду стран, неоднократно затевавших реформы и столь же неоднократно отказывающихся от них. Периоды главенства «прогрессистов» в истории России выглядят ярко, но являются весьма краткими. Как правило, их действия неловки, лишены профессиональной точности и, зачастую, влекут за собой лишения даже более тяжкие, чем это оправдано ситуацией. Такие действия прогрессистов вызывают оправданную негативную реакцию населения, которое не может жить в постоянном напряжении, и прибавляют популярности самобытникам. Невозможно и не должно расставлять оценки насельникам этих двух лагерей. Среди прогрессистов находятся столь разные личности, как кровавый Петр I и милейший Александр II, Герцен и Тургенев, Витте и ранние большевики, Косыгин и ельцинская команда, а среди самобытников Хомяков, Достоевский и Победоносцев, поздний Сталин и Брежнев. С точки зрения этики и идеологии очень пестрые компании. С точки зрения самосознания весьма однородные. Если прогрессисты не считают себя и свой народ Другими по отношению к Европе, то самобытники сами называют нерусских Другими. Таким образом, для осмысления темы «самосознания русских» у прогрессистов не найдешь ничего интересного, а у самобытников настолько широкий разброс мнений, что можно найти что угодно от безудержной лести своему народу в духе брежневских плакатов «Слава советскому народу!» и сегодняшнего телевидения вплоть до горьких хомяковских обличений России.

Попытки положительного определения свойств народа типа «мы такие, такие и еще вот такие» бесплодны. Анализ такого рода высказываний говорит о симпатиях и антипатиях автора этих высказываний, но не о самосознании народа. Осознание своей самобытности значительно сильней и четче проявляется в том, кого народ называет Другими.

Так, в ХУ1—ХУП вв. русский народ знал, что русский — это не немец и не татарин. Отрицательное определение себя, определение через «не», определение с использованием Другого, пожалуй, единственный эффективный механизм становления самосознания. Вопрос стоял так: «Мы будем учиться у немцев или нет?». Совершенно неважно, какому этносу принадлежал Беринг — он был «немцем». По отношению к татарам задавались вопросы о покорении и последующей ассимиляции в какой-то степени. Чрезвычайно интересно исследовать, какие качества переносились на Других и, следовательно, какие качеств оставлялись себе. Так, немцам достались ученость, педантичность и глупость, а татарам дикость, жестокость и невежество. Впрочем, существовал, хотя и на периферии самосознания, еще один Другой. Это — поляки, которым отвели роль коварных захватчиков. Логики здесь искать не следует. Это — самосознание.

В XIX в. из массы «немцев» выделился новый Другой — французы, которых наградили легкомыслием и острым умом. Оставшиеся немцы стали еще более тяжеловесными существами. Разделились и татары. Поволжская их часть конструировалась как мирный, забитый и честный народ, а кавказская как злобный и гордый. Однако во второй половине XIX в. произошло весьма знаменательное для самосознания России событие. Русский народ разделился на «народ» и «не народ», который усвоил себя самоназвание «интеллигенция». Создавалось впечатление, что теперь русских больше волновало внутреннее разделение и наличие внутреннего Другого, чем единое самосознание. Разделившаяся нация семимильными шагами зашагала к гражданской войне. Было бы очень полезно проанализировать, какие качества приписывали две части населения противоположной стороне как Другому.

Образование и война XX в. внесли существенные изменения и в структуру и в самосознание русского народа. Однако спектр Других фактически не расширился, хотя и преобразовался. В качестве Другого русское самосознание использовало «иностранца», который жил в стране, называемой «Запад», включая сюда и Японию. Выделялись ли из «иностранцев» американцы? В целом в народном самосознании этого не происходило. Следующим Другим были «чучмеки», в основном живущие в СССР, но довольно часто включавшие в себя и, например, китайцев. Здесь есть некоторая преемственность с «татарами» ХУ1П—Х1Х вв., как и у «иностранцев» с «немцами», но не стоит ее преувеличивать. Разграничение качеств было уже иным. К феноменам XX в. надо отнести и появление нового Другого, оказывавшего сильное влияние на русское самосознание. Это евреи, на которых переносились самые негативные качества и отслеживание которых стало наиболее распространенной формой психической патологии русского самосознания. Впрочем, складывается впечатление, что сегодня в связи с малочисленностью оставшихся в России евреев в разряд «плохих» Других стремительно врываются «чучмеки».

Отказ от развития, отказ от работы по переносу, «импорту институтов» всегда чреват окрашиванием Другого в самые черные цвета. Спасовавшие перед трудностями, естественно, достают из «широких штанин» и теории заговора, и, что тоже естественно, миф о лени и каком-то «не том» менталитете русского народа, и байки о бездуховности «страны святых чудес» (Ф.Достоевский) — Европе, и неудержимое умиление собственными традициями. Надо сказать, у моего несчастного народа есть такие традиции, которые прямиком ведут его к вымиранию.

Под конец я должен сказать, что побудило меня выступить с этими заметками среди философов и почему в них я не всегда держался в рамках корректности. Меня не устраивает, что анализом «менталитета народа» занялись мои коллеги экономисты. Еще больше меня изумляют социологи, рассуждающие о «социальном капитале нации». Мне — и, наверное, не одному мне — хочется услышать четкое, рациональное, по возможности христианское, лишенное суеверий философское суждение о сложившейся тревожной ситуации.