Евгений Сабуров

Новая газета, 24.06.2004

 

Евгений Сабуров

 

ЭКОНОМИКА С ВЫСОТЫ ПТИЧЬЕГО ПОЛЕТА

 

 

Рассуждения, способные переродиться в рубрику

 

Скоро будет двадцать лет как начала рушиться не Берлинская стена — нет, нет! — интеллектуальная стена, отделявшая нас от остального мира. Нельзя сказать, что до того к нам «из-за бугра» не залетала ни одна мысль-ласточка. Что-то порхало. Даже в таком заповеднике марксизма-ленинизма, как экономическая наука, порой трепетали крылышки заморских птичек. Вызывали они удивление и желание полетать самим. Передавали друг другу учебник Самуэльсена с грифом «для служебного пользования», занимались «экономической кибернетикой» и «исследованием операций». Передовики мысли спорили, надо ли создавать Систему Оптимального Функционирования Экономики (СОФЭ) или наладить Оптимальное Функционирование Социалистической Экономики (ОФСЭ). Консерваторы ворчали, что надо лучше читать К. Маркса, а то не все экономисты знают наизусть «Капитал». Это непорядок.

 

И вдруг оказалось, что экономическая наука — это вовсе не о том. Зубодробительный эффект произвели переводы книг нобелевских лауреатов по экономике. Чем люди занимаются? За что нобелевки раздают? Наши, кстати, русские по происхождению деньги, заработанные нищим шведом в богатой России в результате эксплуатации русского трудового народа! Академия наук заняла круговую оборону и, покопавшись в «трех источниках и трех составляющих частях» единственно верного учения, наскребла там «природную ренту». Да это уж ладно.

 

В какой-то момент, вспомнив курс «Истории экономических учений», газетчики и политики начали радостно выкрикивать звучные термины «монетаристы» и «кейнсианцы». Растерянные экономисты полезли в учебники, снедаемые жаждой самоидентификации. «Я кто? — спрашивал себя каждый. — Монетарист или кейнсианец?» «Да это уже не носят! — объяснили самые продвинутые. — Про Коуза слыхали?» Теперь на вопрос о монетаризме-кейнсианстве можно было гордо ответить: «А я неоинституционалист. Взятками занимаюсь, т.е. трансакционными издержками». Не хухры-мухры.

 

В те времена очень любили западники приезжать к нам на конференции. Они внимательно приглядывались к нам. Слушали, как мы разные умные слова произносим. Даже манера держаться вызывала неподдельное любопытство. Некоторых наших вывозили за рубеж. Там на них сбегались посмотреть университетские ученые. Мы не обижались, мы радовались вниманию и старались не думать о том, что наши западные друзья ощущают себя посетителями зоопарка.

 

Какие-то классификации ученые все-таки проводили. Так, например, было решено, что Чубайс — либерал. Отсюда выходило, что все, кто дружит с Чубайсом, либерально настроены, а кто нет — консервативно. Это вызывало, мягко говоря, недоумение. Но что поделать? Не мы исследовали экономические процессы — нас исследовали.

 

Впрочем, нас толком все-таки не исследовали. В те годы экономическая наука находилась в состоянии предельного стресса. Назрела необходимость признать рыночными хозяйствующими субъектами латиноамериканцев. Это было невероятно сложно. Д. Норт разразился мыслью, что недопонимание латиноамериканцев вызвано тем, что в период Реконкисты испанские бароны отдали своему королю полный контроль над расходованием бюджета, а вот английские бароны приблизительно тогда же этот контроль удержали за собой. Родилась новая наука — экономическая история. Объяснение аргентинского кризиса погрело душу всем англосаксам.

«Господи», — сказал я по ошибке, сам того не думая сказать».

 

До нас руки не доходили. И не дошли до сих пор. Экономическая наука только-только робко щупает Центральную Европу. Сами посудите: например, является ли убежденность венгров в том, что у них — лучшее образование в мире, причиной того, что Венгрия вышла на первое место в Европе в области порноиндустрии? Интересный вопрос. Он ждет своего Дагласа Норта, который тонко свяжет гуннское нашествие и смерть Аттилы от геморроя во время первой брачной ночи с идеей просвещения в Кольце Нибелунгов.

 

Это не шутки. Это современная экономика. Экономика — это не наука о товарах и услугах. Это наука о мнениях людей по поводу нужности им этих самых товаров и услуг. Это наука о благах, которые, конечно, очень индивидуально оцениваются. Это наука о том, как мы умудряемся как-то существовать, почти ничего не зная о мире и намерениях других людей и принимая на веру 90% информации. Более того, о себе-то ничего почти не зная. Экономика — это наука о том, что на основании индивидуальных предпочтений нельзя выработать приемлемую функцию общественного благосостояния. Иными словами, если учитывать, что вы, дорогие мои, хотите, то невозможно построить сколько-нибудь сносную жизнь. Это называется теорема Эрроу. А мы как-то живем! Загадка. Вот этой загадкой занимается экономика.

 

Выйдя из вольеров, мы очутились на свободе. Свобода оказалась скопищем вопросов. Почему так причудливо скачут цены на нефть? Почему очередной ляп А. Кудрина заставляет меня больше платить за бензин на заправке? Почему вообще, если нет ни СОФЭ, ни ОФСЕ, ни какой бы то ни было оптимальности, жизнь худо-бедно упорядочена? Задам в сущности странный вопрос: как это все-таки может быть непреднамеренный, никем не спланированный, никем не замысленный порядок?

 

Признаться, как каждый серьезный экономист я не знаю ответа на эти вопросы. С другой стороны, как у каждого нормального человека какие-то догадки у меня на этот счет есть. А у вас?

 

«Экономика с высоты птичьего полета» — это не название статьи. Это рубрика. Если мы и дальше будем считать экономикой сложение одного рубля с пятьюдесятью копейками, то далеко не продвинемся. Так и останемся с полутора рублями. А тем временем надутые «эксперты» будут твердить нам об «олигархах», которые выпили всю воду в Москве-реке и тем самым вызвали наводнение на реке Лене.

 

Давайте думать. Вместе.